Лучше умереть!
Шрифт:
— Вы хотите поговорить о почтеннейшем аббате Ложье, дитя мое? Он работал здесь до меня. И умер во время войны, а я тут с 1871 года.
— У него ведь была сестра?
— Да. Она умерла незадолго до его смерти…
— И у нее был на воспитании ребенок, да?
— Да… Ее сын, как мне говорили.
«Мой! — задрожав, подумала Жанна. — Это был мой сын!»
А вслух сказала, изо всех сил стараясь скрыть тревогу:
— А вы не знаете, что стало с ребенком? Я спрашиваю потому, что меня послали в Шеври узнать именно это.
Кюре отрицательно покачал головой.
— Ничего определенного я вам сказать не могу… Когда я сюда приехал, говорили, будто племянник аббата Ложье присутствовал на его похоронах, а потом какой-то друг покойного увез его в Париж. Больше я ничего не знаю.
— Может быть, вы припомните, как звали друга вашего предшественника?
— Я никогда не знал этого.
— Может быть, тогдашний мэр деревни знает?
— Он давно уже умер. С тех пор на этом посту двое уже сменились.
— А служанка господина Ложье?
— Она умерла еще раньше священника с сестрой.
— А сестра его была вдовой, не так ли?
— Да.
— Она умерла в Шеври?
— Думаю, да.
— Значит, ее фамилия есть в церковном регистре, в регистре мэрии и на могиле.
— Так оно, разумеется, и было, но во время войны все разрушили. Здесь не раз бывали сражения… мэрия и три четверти домов в деревне сожжены, церковный регистр утрачен, а могильные камни разбиты снарядами.
— Значит, — в отчаянии прошептала Жанна, — я ничего не смогу узнать!
Вопросы беглянки сначала удивили кюре, а затем стали казаться несколько подозрительными. Жанна очень волновалась, и с каждой минутой это становилось все заметнее.
— А почему вы так явно — я имею в виду вы лично— заинтересованы в этом деле? — спросил священник, сделав особое ударение на слове «лично».
Жанна содрогнулась. Она была достаточно умна, чтобы понять: поведение ее начинает казаться подозрительным.
«Я и так уже говорила слишком много…» — подумала она.
И пояснила священнику:
— Как я уже говорила, господин аббат, меня просили съездить сюда. Одна моя подруга просто умоляла меня расспросить поподробнее, чтобы выяснить хоть что-то по поводу этого ребенка… Я хотела узнать фамилию сестры кюре Ложье для того, чтобы знать фамилию ее сына.
— Значит, кто-то очень хочет его отыскать? А ради чего?
Интонация, с которой прозвучали эти слова, ясно свидетельствовали о том, что недоверие собеседника к Жанне возрастало.
— Не знаю, — в растерянности ответила она, — мне дали поручение, я его выполнила, вот и все.
— Ну а я знаю лишь то, что уже сказал вам. Поспрашивайте в деревне… Может быть, кто-то и сможет рассказать больше, чем я.
Священник вышел из ризницы, потом — из церкви, оставив Жанну в полной растерянности. Несчастная женщина бросилась на колени перед алтарем.
— Господи!… Господи!… — умоляюще сложив руки и воздев их к церковным сводам, запинаясь, проговорила она. — Напрасно я ищу их, ничего мне не узнать!… Кажется, все в этой жизни отвергает меня!… И священник отнесся ко мне с недоверием. Если я пойду расспрашивать остальных, у них тоже возникнут подозрения. Что же мне делать?
«Какой-то человек увез в Париж ребенка, которого все считали племянником аббата Ложье. Должно быть, это мой сын. Сестра кюре обещала мне присмотреть за ним, заменить ему мать. Она, наверное, сдержала обещание… Но как отыскать его в Париже?
Искать людей, которые смогут ответить на все мои вопросы, означало бы сдать себя жандармам… Как и двадцать с лишним лет назад, меня преследуют, ищут! Полиция охотится за мной, чтобы снова запихать в тюрьму! Ах! Как все это ужасно! Уж лучше бы я так и осталась сумасшедшей!»
Сжав руками пылающий лоб, Жанна разрыдалась.
— Ну нет, — вдруг сказала она через некоторое время, поднимая голову, — я так просто не сдамся! Пусть судьба погружает меня во мрак сколько угодно, все равно буду искать, не зная ни отдыха, ни покоя. Мой сын, наверное, в Париже. Вот в Париже-то и буду искать, только сначала попытаюсь выяснить, что с моей дочерью!…
Она вышла из церкви и в девять вечера была уже в Париже. Чтобы с утра быстрее попасть на поезд в Жуаньи, куда ее дочь была некогда отдана кормилице на воспитание, Жанна осталась в районе Бастилии.
Рано утром она отправилась в Жуаньи; прибыв на место, прямиком пошла к дому вдовы Фреми, которой двадцать два года назад доверила свою дочь. Она прекрасно знала, что этой женщины там уже нет, но надеялась получить хоть какие-нибудь сведения.
Глубокое отчаяние, охватившее потом ее душу, легко понять: домика кормилицы больше не существовало. На его месте, захватив и прилегающие территории, высился огромный доходный дом. Тем не менее Жанна вошла туда и, обращаясь к консьержке, спросила:
— Извините, сударыня, я хотела бы кое-что узнать. Как давно построили этот дом?
— Шесть лет назад.
— А вы сами из Жуаньи?
— Живу здесь уже двенадцать с лишним лет.
— А не знали ли вы вдову Фреми, она еще детишек брала на воспитание?
— Вдову Фреми… Как же, помню… Этот дом построили как раз на месте ее холупы. А сама она давным-давно скончалась. Еще во время войны.
— У нее, кажется, был сын?
— Да… здоровый такой балбес.