Лучшее лето в её жизни
Шрифт:
– Все будет хорошо, – твердо сказала тетушка Луриана накануне Антонииного отъезда. – Может быть, у тебя вся сонность оттого, что ты живешь в Прегисе. Вот уедешь отсюда – и все пройдет.
– А если не пройдет? – прорыдала Антония.
– А если не пройдет, найдешь себе там работу, на которой можно будет спать сколько захочешь, – ответила тетушка Луриана. – Может, и замуж выйдешь. Деток родишь. Здесь-то на тебе все равно никто не женится, кому ты нужна такая?
Антония шмыгнула носом и решила, что, пожалуй, действительно лучше уехать.
Все путешествие она проспала и даже паспортный контроль прошла, не открывая глаз.
Полицейский
Полицейский инспектор Витор Обадия подумал, что, пожалуй, он имеет полное право разозлиться.
Это он был здесь начальством, это у него которую неделю были проблемы со сном, и это он вымыл руки и лицо и не мог вытереться, в то время как уборщица, мелкая сошка, вместо того чтобы разнести по туалетам бумажные полотенца, спала тут у стены и даже, кажется, улыбалась. Полицейский инспектор присел на корточки и заглянул уборщице в лицо. Так и есть, улыбается.
Инспектор раскрыл рот, чтобы рявкнуть «подъем!», или «что за черт?!», или что-нибудь похуже, но неожиданно зевнул во весь рот, да так, что едва не упал. Потом еще раз. И еще раз.
Да что с тобой, Обадия, сердито подумал полицейский инспектор – иногда он разговаривал с собой на «ты», это помогало ему собраться, – что это ты тут расселся и зеваешь? Ну-ка, быстро встал!
Но вместо того чтобы встать, Витор Обадия зевнул с такой сокрушительной силой, что потерял наконец равновесие и уселся на твердый каменный пол.
– Не знаем, что с ним такое, – почтительно говорил сержант Энрик Торраду спешно вызванной кузине Мафалде. – Спит и спит. Мы его уже по-всякому будили: и кричали, и телефон ставили на полную громкость, и еще всякое…
– Водой холодной в лицо брызгали? – деловито спросила кузина Мафалда, озабоченно поглядывая на спящего инспектора.
– Брызгали. – Сержант Торраду вспомнил, как поливал инспектора ледяной минеральной водой сразу из двух бутылок, и попытался не рассмеяться, но все равно рассмеялся коротко, как закашлялся. – И в лицо брызгали, и на голову лили, и за шиворот. Не просыпается.
– Ага. – Кузина Мафалда потерла подбородок. – Надо вызывать врача. – Она перевела взгляд на маленькую мулатку в синем рабочем халате, которая спала, прислонив голову к плечу полицейского инспектора. – А это кто с ним такая?! Уборщица?
Сержант Торраду пожал плечами.
– Не знаю, дона Мафалда. Я спрашивал дону Одетт, которая у нас убирается, но она говорит, что впервые ее видит.
Полицейскому инспектору снится, что он лежит навзничь в зеленой-зеленой траве и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и инспектору кажется, будто он растворяется, уже растворился в этой вязкой сладости. Рядом с ним лежит маленькая уборщица – та, что не донесла полотенца до туалета. Инспектор слегка улыбается и по колебаниям густого воздуха чувствует, что она улыбается ему в ответ.
– Инспектор, – говорит уборщица, и инспектор восторженно думает, надо же, какой чудесный сладкий голос, как горячий шоколад, как свежая сливочная карамель, как сотовый мед, как… – Простите… Вы не могли бы проснуться? Все-таки это мой сон, и я привыкла быть здесь одна.
Ана
Перед выходными полицейскому инспектору Витору Обадии вдруг нестерпимо захотелось эшпаррегаду. [44] Инспектор сидел в гостиной в любимом кресле, вытянув ноги к работающему обогревателю, по телевизору давали матч «Бенфика» – «Спортинг», но инспектор так ни разу и не глянул на экран. Он прикрыл глаза и представлял себе, что вот он идет на кухню, ставит на огонь кастрюльку с водой, тщательно моет шпинат под краном, перебирая тугие листики, – в этом месте инспектор заерзал в кресле, – солит закипевшую воду, кидает в нее шпинат. Потом достает его, сварившийся, – инспектор задышал часто, как собака, – и руками отжимает лишнюю влагу, а потом берет сито и протирает шпинат. Инспектор услышал мокрый звук, с которым темно-зеленое пюре падает в миску, не то всхлипнул, не то хрюкнул, поднялся с кресла и решительно пошел на кухню.
44
Эшпаррегаду (esparregado) – пюре из шпината с маслом, мукой и молоком.
Он уже посыпал эшпаррегаду свеженатертым мускатным орехом, когда зазвонил телефон.
– Привет, инспектор, – сказала кузина Мафалда хриплым басом и закашлялась. Она недавно переехала в собственный дом на заливе. Из дома открывался дивный вид, но внутри было сыро и холодно, как в погребе, и кузина все время ходила простуженной. – Что делаешь?
– Эшпаррегаду ем, – ответил инспектор, взял со стола ложку – большую серебряную столовую ложку, – зачерпнул ею немного эшпаррегаду, сунул себе в рот и чуть не застонал от удовольствия.
– Во дает девчонка! – непонятно восхитилась кузина Мафалда. – Погоди, я закурю, и ты мне расскажешь, как это ей удалось.
– Что удалось? – спросил инспектор и сунул в рот еще ложку эшпаррегаду. – Кому удалось?
– Ну, Ане. – На том конце провода кузина Мафалда безуспешно чиркала зажигалкой и ругалась про себя.
– Ты же бросила курить. – Полицейский инспектор доел эшпаррегаду и прикидывал, подобрать ли остатки пальцем или облизать миску и не мучиться.
– А ты до сих пор в рот не брал шпинат, – отрезала кузина Мафалда счастливым голосом человека, которому наконец удалось извлечь огонь из строптивой зажигалки. – Оближи миску и не мучься. И передавай привет Ане.
– Да я тебе говорю: не знаю я никакой Аны, – утомленно повторял полицейский инспектор Витор Обадия. – Откуда ты вообще ее взяла?!
Бедолага, думал он. Неужели, альцгеймер?
Кузина Мафалда стряхнула пепел в чашку из-под кофе и пожала плечами.
– Не хочешь говорить – не надо. А дуру из меня делать нечего. Не люблю.
Мальчишка, думала она. Секреты у него. И от кого? От меня!
В понедельник полицейский инспектор Витор Обадия ни с того ни с сего надел нарядную кремовую рубашку и повязал новый галстук. Потом подумал немного и надел новые брюки, которые покупал перед Рождеством вместе с кузиной Мафалдой. Кузина уверяла, что брюки синие, а инспектору казалось, что черные, но продавец – хрупкий юноша с такими блестящими волосами, как будто он залил их пластиком, – сказал, что цвет называется «летняя полночь».