Лучшее предложение
Шрифт:
– Еле успел спасти! В том зале тоже дымит вовсю!
– Что?! – ахнул аукционист.
Казалось, рыжеволосый аферист дернул рычаги неведомого механизма, обрушившего в одночасье на Валерия Александровича все мыслимые и немыслимые беды, какие у иного человека его круга не случаются и за всю жизнь. Но на то он и был директором Christie’s – маститым искусствоведом с рубином вместо сердца, закаленным жизнью и профессией, как один из тех клинков дамасской стали, бывших частью сегодняшней экспозиции, – что не потерял присутствия духа и моментально сориентировался:
– Ребята, выносите всё на улицу! – Затем повернулся к ассистентке: – Мари, звони в офис, пусть срочно организовывают
Он обратился к одному из двух парней:
– А ты чего стоишь? Снимаем Рихтера и на выход!
Не без труда они сняли громоздкое двухметровое полотно и понесли его к выходу, – находиться в чадящем пекле стало уже невыносимо: огонь возобладал над отчаянными усилиями работников музея, которые всё ещё пытались как-то сбить пламя.
В коридоре было не лучше. Штукатурка во многих местах осыпалась с потолка, обнажив балки перекрытия, между которыми сочился густой белый дым. Стояли треск и шипение. К ужасу своему, сообразив, что это горит мансарда, Мезинский прохрипел на ходу сорвавшимся голосом, что нужно ускориться и быстрее спасать оставшиеся полотна. Но его никто не услышал. Хрипы его потонули в перекликающихся возгласах людей, реве пожарной сигнализации и в нарастающих с каждой минутой завываниях целого хора сирен, которые доносились с улицы через разбитые стекла. К музею стягивались значительные силы: пожарные расчеты, аварийные бригады, автомобили полиции и кареты скорой помощи.
Обилие спецтранспорта на подступах к дому полностью парализовало дорожное движение на Старой Басманной.
1
«Я решила написать потому, что, наверное, это будет не так больно. Ни мне, ни тебе. Сейчас я вряд ли смогу смотреть в твои глаза…
В последний месяц жизнь проходит точно во сне, словно это заколдованная пьеса. И я не могу противостоять её магии или его обольщению. Он владеет моим телом, может быть, и душой, но не сердцем…
Люблю и поэтому ухожу, потому что не хочу погубить тебя вместе с собой…
…
Твоя Мари, 13.05.2013».
Они расстались посреди бульвара в знойные послеобеденные часы молодого ещё июня. Она пошла в сторону Арбата, он – в сторону набережной. И липы благоухали им вслед…
Молодой человек одиноко шел по бульвару, смотрел на прохожих, на экспозицию аляповатых картин, развешанных на стендах вдоль аллеи, на её уходящую вдаль перспективу. Под ногами шуршала каменистая крошка бульварного покрытия, а жизнь вокруг струилась неиссякаемым потоком будничного дня. Да, жизнь не остановилась, текла в своем обыденном русле. Но тем явственнее ощущал Витя свой новый статус. Его одолевало чувство, подобное холодному огню, который опалял, лизал изнутри, вызывая то душевный зуд, то неопределенное томление. И то, и другое доставляло одинаковую боль.
«Вот она – онтология!» – сокрушенно восклицал он про себя, но ничего не мог поделать с новым состоянием, с которым надлежало ему теперь свыкнуться. Онтологией он условно именовал власть некоего жизненного закона. Закон довлел над ним, связывал невидимыми путами его дух и тело, временами как будто изменяя даже сам состав его крови.
Не помня себя, Витя прошел Гоголевский бульвар, пересек Волхонку и, поднявшись к храмовому комплексу, ступил на брусчатку. Перед ним предстала громада златоглавого Собора. Обходя его справа, он бросил безучастный взгляд на раскаленные бронзовые горельефы ангелов, грозно восседающих по сторонам арочных проемов, словно плывущих в волнах летнего зноя. Спустя несколько минут Витя взошел на Патриарший мост.
Открытый речной простор отражал небо в переливах зыбкой серо-голубой глади, тронутой бесчисленными бороздками волн. Ближе к мосту эти бороздки переходили в пенящиеся бугры мутной воды грязного болотного цвета. Временами налетал свежий ветерок, доносил запах реки и трогал лицо молодого человека приятным веянием, в то время как солнце усердно палило ему спину.
Давно на его памяти не выдавалось такого знойного лета. И жара отвлекала даже от изматывающего копошения внутри себя, от назойливых мыслей, которые вращались всё вокруг одного и того же. И зачем он вообще пришел на этот солнцепек? Полюбоваться себе назло «фирменными» столичными видами? Нарочно добавить остроты своим переживаниям от посещения места, которое неуклонно возвещало о белоснежном платье, кольцах, трепетных обещаниях и поцелуях… Ведь запечатлевая торжество взаимных надежд, проходила здесь два года назад памятная фотосессия.
А виды и вправду роскошные! Хрестоматийные! С какой ещё стороны, как не с этой, Кремль так картинно обнажает архитектурные прелести? За Каменным мостом чинно стоят его гранатовые башни и смотрят ввысь зелеными шпилями, увенчанными звездами. С правой стороны Большого Кремлевского дворца, пронзающего небо золотой иглой, радует глаз чудесное созвучие налитых золотом куполов – три из которых составляют особенное гармоническое единство. Так, по крайней мере, всегда казалось Вите.
Коренилась ли причина в его новом состоянии, душевной ли опустошенности или просто в пребывании под раскаленным в зените ослепляющим диском – только ему почему-то всё виделось будто под другим углом: тонкий вытянутый флагшток Кремлевского дворца вызвал у него неожиданную ассоциацию с иглой шприца. Сделав несколько шагов в сторону, к середине моста, он поднял глаза и – о боже! – увидел, что вершину золотого купола Архангельского собора вместо креста венчает пятиконечная звезда!
Ах, нет… это всего лишь он так «удачно» встал, что в один ряд сошлись Спасская башня на заднем плане и купол собора на переднем, причем крест как бы сливался со шпилем башни позади.
Подивившись открытию, Витя снова сосредоточился на острие золотой иглы, как вдруг его внимание привлекла маленькая, еле заметная белая точка, медленно ползущая по небу на очень большой высоте в направлении моста, на котором он стоял. «Самолет, что ли?» – подумал он. Странная точка, однако, не пожелала быть ни самолетом, ни воздушным шаром, ни чем-то иным, а попросту взяла и повисла в вышине перед озадаченным Витей. Висит себе эта точечка, и всё тут. И хоть ты тресни.
В солнечный, погожий день сложно порой и на мгновение поднять на небо глаза, Витя же, щурясь на непонятный объект, то опускал взгляд, давая слезящимся глазам передохнуть, то возводил их снова вверх, настолько разыгралось его любопытство. И стало ему казаться, что это и не точка вовсе. Края её были аморфны, окружены изменчивым ореолом, и таилось в ней что-то притягательное, завораживающее, причем чувство возникало какое-то странное, скорее, нехорошее.
Вдруг дневной свет стал неожиданно меркнуть, ноги у молодого человека подкосились, и Кремль вместе со всей панорамой качнулся и поплыл куда-то вверх, тогда как мост, словно корабль во время шторма, стал раскачиваться и крениться боком к реке. Витя судорожно схватился за перила, чтобы удержаться от падения в безжизненную водную стихию, которая разверзлась пред ним в зеленовато-бурых перекатах речных дюн.