Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
Шрифт:
— Уж против этого она возражать не станет, — сказал он вслух, — Какое великолепие! Какие восхитительные классические обертона! В таком костюме можно играть даже в Вене! А если она и возразит… Голеску, красавчик, ты сумеешь ее уговорить.
Довольный собой, он заказал роскошный обед. За огуречным салатом, флеккеном [43] и вином он сочинял речи такой изысканности, что к концу второй бутылки расстрогался до слез. Наконец он пошатываясь поднялся и поплыл из столовой вверх по лестнице, как раз когда с улицы вошли несколько человек.
43
Флеккен —
— Сюда, сюда! Садись, бедолага, тебе надо выпить стаканчик бренди… Как там кровь, унялась?
— Почти. Эй, поосторожней с ногой!
— Обоих убили?
— Одного уж точно. Три серебряные пули, а? Головы у нас в повозке. Видели бы вы…
Больше Голеску ничего не слышал, потому что на этом месте как раз свернул на второй пролет, а идея завладела им настолько, что ему так или иначе было ни до чего.
Голеску был настолько уверен в осуществлении своей мечты, что на следующий день зашел в типографию и заказал пачку рекламных листков. Результат, отпечатанный за то время, пока Голеску отдыхал в таверне напротив в обществе бутылки сливовицы, оказался не таким впечатляющим, как рассчитывал заказчик, зато листки были украшены громадными восклицательными знаками, и это его утешило.
Когда Голеску покидал Кронштадт, на рассвете третьего дня, идея сложилась в его голове окончательно. Отчаянно зевая, Голеску поставил на пол гроб и узелок и вытащил кошелек, чтобы расплатиться с хозяином гостиницы.
— И вознаградите ваших слуг, любезный господин, — сказал Голеску, бросая ему горсть разрозненной меди и латуни низкого достоинства. — Обслуживание было великолепное.
— Да молятся за вас все святые, — ответил хозяин гостиницы безо всякого энтузиазма. — Куда прикажете пересылать почту?
— Ах да, если у вас остановится мой друг эрцгерцог, сообщите ему, что я отправился в Париж, — велел Голеску. — Видите ли, я организую театральные представления…
— В таком случае не желаете ли карету? — оживился хозяин гостиницы. — Могу дать с позолоченными колесами.
— Пожалуй, нет, — отозвался Голеску. — Я хочу прогуляться пешком до Предяла. Видите ли, меня там встретит один друг в своем экипаже.
— Пешком?! — Усмешка хозяина сменилась выражением неподдельного интереса. — Знаете, Остереглись бы лучше. Говорят, в округе появилось новое чудовище!
— Чудовище? Ну что вы, друг мой. — Голеску укоризненно погрозил хозяину пальцем. — Разве достиг бы я в жизни таких высот, если бы верил подобным россказням?
Он снова взвалил гроб на плечо, взял узел и двинулся прочь.
Хотя утро выдалось холодное, когда Голеску дошел до окраин Кронштадта, с него градом катился пот, а когда он свернул на проселочную дорогу, ведущую к стоянке Амонет, его радужное настроение улетучилось. Тем не менее он улыбнулся, увидев, что повозки остались на месте, а лошади на привязи мирно щиплют траву. Голеску от души стукнул кулаком в дверь Амонет:
— Душеньки мои, дядя Барбу вернулся домой!
Ни звука.
— Эй!
Кажется,
— Э-то я-а-а-а, — пропел Голеску, дергая дверь.
Она была не заперта. Опустив гроб на землю, Голеску осторожно приоткрыл ее.
Внутри стоял резкий запах — пряностей, чего-то сладковатого и, кажется, крови. Голеску вытащил платок и зажал нос. Затем подался вперед, вглядываясь в темноту повозки.
Амонет лежала навзничь на постели, полностью одетая. Руки у нее были скрещены на груди, как у покойника. Кожа посерела, словно пепел, глаза закрыты. Вид у Амонет был настолько сияюще-счастливый, что Голеску даже не сразу понял, кто же здесь лежит. Он боком протиснулся внутрь, нагнувшись, чтобы лучше видеть ее.
— Мадам… — Он дотронулся до ее руки. Рука была ледяная. — Ой!
Амонет лежала, преображенная смертью, наконец-то прекрасная.
Голеску шагнул назад, и с кровати что-то свалилось. К его ногам упала чаша, потир, вырезанный из черного камня. Сначала Голеску показалось, что чаша пуста; но когда она покатилась, к самому краю сползла тягучая черная капля.
— Черное Зелье, — определил Голеску, ощутив себя так, словно его макнули лицом в торт.
Под наплывом противоречивых чувств он заморгал. Лишь некоторое время спустя он сумел понять, что нытье доносится из ящика под койкой Амонет. Голеску со вздохом нагнулся и вытащил оттуда Эмиля.
— Вылезай, мой бедный червячок, — проговорил Голеску.
— Хочу есть, — заявил Эмиль.
— Это все, что ты имеешь сказать? — поразился Голеску. — Королева Печали мертва, а ты только и думаешь, что о какой-то паршивой картошке?!
Эмиль ничего не ответил.
— Она покончила с собой?
— С ней покончило Зелье, — произнес Эмиль.
— Да вижу я, что отрава из чашки, ты, дурачок! Я хотел спросить — почему?!
— Она хотела умереть, — пояснил Эмиль. — Она была очень старая, а умереть не могла. Она попросила: «Сделай мне яд, чтобы он отнял у меня жизнь». Я каждый месяц делал ей зелье, но оно ни разу не подействовало. Тогда она сказала: «Вот что, положи туда диметилксантин». Я положил. Подействовало. Она засмеялась.
Голеску довольно долго стоял столбом, глядя на него, и наконец плюхнулся на табурет.
— Господи Боже, Царица Небесная, — бормотал он со слезами на глазах. — Так это правда. Она была бессмертная.
— Хочу есть, — повторил Эмиль.
— Но разве можно устать от жизни? В ней столько хорошего! Горячий хлеб с маслом. Сон. Заманчивые планы на будущее, — рассуждал Голеску. — Удача шла к ней прямо в руки, зачем же она отвергла ее?
— У них удачи не бывает, — сказал Эмиль.
— А ты-то кто такой, в самом деле? — спросил Голеску, уставясь на него. — Ты, со всеми твоими волшебными зельями? Слушай, а сумеешь сделать и такое снадобье, чтобы жить вечно?
— Нет, — ответил Эмиль.
— Не сумеешь? Точно?
— Точно.
— А впрочем, что ты понимаешь… — Голеску потер подбородок. — Ты же недоумок. Хотя вообще-то… — Он посмотрел на Амонет, чья застывшая улыбка нервировала его с каждым взглядом все больше и больше. — Может, она в конце концов разорвала соглашение с Чертом. Может, вечная жизнь и в самом деле не так уж сладка, раз Амонет хотела с ней покончить. А что это у нее в руке?