Лучший экипаж Солнечной. Саботажник. У Билли есть хреновина
Шрифт:
Вернер нехорошо посмотрел на механиков, и ему тут же сунули флягу с бормотухой. Эндрю основательно похмелился, здорово упал духом и потерял над собой контроль.
Журналистов от фатальных увечий спасло незыблемое правило – никаких спецкостюмов за воротами базы. Впрочем, наземному персоналу спецкостюмы и не полагались. Но пару челюстей Эндрю все–таки свернул. Драться он не умел и поэтому бил так, чтобы уж наверняка. Затем он разогнал спешивший к месту побоища наряд военной полиции, ворвался в кабинет начальника базы, закатил ему истерику, вышиб зуб, сломал ребро и оттаскал за волосы.
И угодил под трибунал.
Позже он рассказывал эту историю Рашену и Боровскому, смеясь. Выходило, что ему действительно здорово повезло. Его могли
По словам Эндрю, первым и единственным, кто навестил его в камере, оказался капитан Риз, командир того самого «Горбовски». «Пошли с нами, лейтенант, – сказал он. – Тебя же эти сволочи все равно шлепнут. А так хоть какой–то шанс. Хрен ли нам, смертникам?» – «Не понял», – сказал Эндрю. «У меня половина экипажа из–под трибунала, – объяснил капитан. – А остальные – е…нутые. Ты что думаешь, хоть один нормальный человек согласится по доброй воле быть первым испытателем нуль–Т–корабля? А с твоими–то руками мы эту хреновину так гениально сломаем, что испытания лет на сто затянутся».
Эндрю почесал в затылке. Командир «Горбовски» начинал ему нравиться.
«Будем себе болтаться вокруг орбитальной верфи и заниматься саботажем, – продолжал капитан. – Все равно эта нуль–транспортировка – бред. Не верю я в нее. Такой мастер, как ты, считай, для нас спасение». – «А если я не смогу?» – усомнился Эндрю. Капитан пожал плечами. «По большому счету – все равно, – сказал он. – Нам так и так идти за Цербер. А за границей Солнечной кто нас заставит делать то, чего мы не хотим? Ты не сомневайся. Они думают, что я настоящий псих и жду не дождусь, как бы рвануть в это самое подпространство. А я всего–навсего обычный алкаш. Трус я и сука. Ходил на десантнике, бросал ребят на поверхность. А однажды нажрался до глюков и своего навигатора, хорошую бабу, взял и удавил. Показалось мне, что не туда рулит. Сел за управление, стал отворачивать и собственным выхлопом три десантных бота спалил. Ну, думаю, молодец, долетался. И тут как осенило меня. Выхожу на связь и начальству сообщаю – так и так, не могу больше воевать с мирным населением, свободу Марсу и все такое прочее. Только что в знак протеста сжег три сотни героических десантников, туда им и дорога, кровавым убийцам. А самого хохот безумный разбирает. Меня – бац! – в психушку на экспертизу. И что ты думаешь – нашли какое–то поражение чего–то там в башке. Допился, судя по всему. Поэтому и не убили. Но три года в палате – это та же могила, разве что светло. Вот с таким командиром ты пойдешь, лейтенант. Командир–то я хороший. Тем более не пью вообще ни капли – вылечили. Ну что, согласен?»
Эндрю не глядя подписал какие–то бумаги, согласно которым исполнение смертного приговора откладывалось на неопределенный срок. Под усиленным конвоем его переправили в закрытый тренировочный центр. Он как раз внедрился в компьютер системы охраны и готовил побег, когда за ним приехал флаг–адъютант группы F капитан Мозер с секретным предписанием Адмиралтейства. Приговор скостили до пятнадцати лет условно, звание и награды вернули. Оказалось, что на флагмане группы F произошла безобразная драка, и старший техник капитан Скаччи, весь в слезах и соплях, на коленях стоял перед адмиралом, умоляя не отправлять его вниз. А Рашен обратился в строевую часть Адмиралтейства и спросил, где сейчас лейтенант Вернер. «Да он сидит», – ответили ему. «За что?» – удивился Рашен. «Нападение на старшего по званию. Кажется, съездил по морде командиру базы». – «За такое ордена полагается давать, – небрежно сказал Рашен. – Найдите мне его. А я пока с адмиралом флота переговорю и улажу формальности».
Теряясь от смешанного чувства стыда и восторга, Эндрю ступил на борт флагманского корабля, не зная, что сказать Рашену и как его благодарить. Эндрю по–прежнему не любил космос. Но он понимал, что единственное его спасение –
Уже через сутки, проведенные на «Тушканчике», Эндрю буквально расцвел. Ему поставили безумную по сложности задачу. Но зато адмирал не держал на него зла, а вокруг были отличные люди, элита группы F. И прелестная женщина–навигатор, которой Эндрю вроде бы тоже понравился. Жизнь наполнилась смыслом. А то, что Вернер оказался в сердце настоящего антиправительственного заговора, его пока не волновало. Он не верил в то, что противостояние может оказаться долгим и жестоким. Он думал, это все понарошку и Рашен, как обычно, старается предусмотреть даже невозможное. Эндрю не был глуп. Но он был неисправимый романтик и открытая душа.
Как раз таким людям больше всего доверял Рашен. Такие не любили умирать и поэтому старались никогда не совершать ошибок. Еще их не тянуло на подвиги. С героями Рашен боролся всеми доступными способами. Недаром его начальником штаба был известный буквоед, задница и саботажник контр–адмирал Задница, лучшим разведчиком считался отпетый перестраховщик Эбрахам Файн, а за состоянием техники следил зануда Боровский. Отчасти этим объяснялись успехи группы F во второй марсианской кампании. Опираясь на таких, мягко говоря, странных людей, Рашен воевал ювелирно. Задница обеспечивал абсолютную тактическую грамотность операций, Файн ни разу не дал заключения на основе недостаточных данных, а Боровский гнал на верфи любой мало–мальски побитый корабль. В итоге Задница получил орден, у Файна проявилась в легкой форме паранойя, Боровский слег в больницу, Рашен имел кучу неприятностей в Адмиралтействе, но все задачи были выполнены, а все экипажи группы F – целехоньки.
И Эндрю Вернер, все боевые подвиги которого были делом чисто вынужденным, такое положение вещей от души приветствовал. Под крылом у Рашена он отогрелся и почувствовал себя человеком, которого в беде не бросят. Взамен он работал как проклятый. А ночами ему снилась блондинка с зелеными глазами и обворожительной улыбкой. Мастер–навигатор Кендалл. Милая Кенди.
* * *
Вернер после работы забежал в душ и теперь слегка опаздывал. Поэтому он спешил и, выскакивая из–за угла, чуть не сбил с ног весьма представительного господина, одетого в парадную форму военного астронавта – сплошь пуговицы, галуны и прочая бижутерия.
– Ты куда так разбежался? – хмуро спросил его флаг–адъютант капитан Мозер. – К бабе, что ли?
– Извини, – сказал Вернер и потянулся было поправить сбившийся на сторону аксельбант, но Мозер деликатно вырвался. – А что это у тебя аксель не пришит? Оторвут ведь.
– Когда пришит – некрасиво, – авторитетно заявил Мозер, приводя себя в порядок.
– И пуговица вот на честном слове болтается…
– Тише, ты! Да не дергай! Ну же, Энди! Отпусти!
– Да я так… попробовал. Ты вообще откуда взялся такой красивый?
– Снизу, – устало объяснил Мозер, приваливаясь к стене. Видно было, что он не особенно спешит и рад возможности почесать языком.
– Ну, и как там, внизу?
– Ты что, новостей не видел?
– Мне по Сети бродить некогда, – заявил Вернер. – Я в основном по центральному стволу летаю. Вот тебя бы туда со всеми твоими… причиндалами.
– Ладно, ты, слесарь хренов… Короче говоря, последний опрос показывает – скорее всего на Собрании Акционеров для роспуска военного флота не хватит шести процентов голосов.
– Так отлично! – просиял Вернер. – Это же просто здорово!
– Здорово–здорово, а ничего не здорово, – неожиданно зло высказался стихами Мозер. – У соседа моего вы…ли борова!
Вернер опешил. О существовании такой лихой баварской поговорки он, судя по всему, не слышал. Даром что был немец только по фамилии.
– Ты чего?.. – с опаской спросил он.
– Да ничего. Видишь, стою, дурака валяю, а дальше идти – боюсь. Мне сейчас твоего папочку в парадку одевать. Бляху ему драить, башмаки чистить и все такое…