Лучший исторический детектив – 2
Шрифт:
— А там так и было — Джек Смит?
— Ну да. Я хорошо запомнил, мне ещё странным показалось, имя такое, хрестоматийное, что ли…
— Вот и я о том же. Наверное, ему эту бумажку перед выездом в Маньчжурию сделали. Как же, Джек Смит! Впрочем, это пока — побоку, ты лучше расскажи, что там дальше было!
— А дальше, Савка, всё плохо было, — помрачнел Николай, — как-то вечером, после винта с обычной сопутствующей выпивкой, мы в очередной раз трепались с фон Штальке, и опять про рейд вспомнили, и снова портфель этот упомянули. А Митя вдруг возьми и скажи: «Помню, мол, был такой портфель, я его недавно нашёл и спрятал, а где спрятал, никто кроме меня не знает!». Я, было, удивился, что он там видел,
11
прапорщик — первое офицерское звание в русской царской армии, соответствует нынешнему младшему лейтенанту.
Мы тоже вскоре разошлись, посмеиваясь над юным прапорщиком, и собираясь улечься спать. До сих пор не понимаю, что меня толкнуло свернуть туда, где была Митина палатка. Какая-то тревога царапала изнутри. Всплывали в памяти эти странные разговоры, постоянное напоминание о таинственном портфеле, явный интерес к нему фон Штальке и глупая Митина бравада.
К сожалению, тревога моя оказалась не напрасной. А хуже всего — я опоздал! В Митиной палатке всё было перевёрнуто вверх дном, а сам он убит — заколот штыком. Штабс-капитан фон Штальке исчез без следа. Наутро был получен приказ о начале контрнаступления, никто не стал ничего расследовать, всё списали на пьяную ссору.
Были отчаянные сражения, мы то бросались вперёд, то отступали. Много чего происходило там, в Маньчжурии — война, сам понимаешь. Потом были Мукден и Цусима, а летом наш полк попал в такую переделку, что до сих пор с дрожью вспоминаю. Там я и был ранен — шимоза [12] , будь она неладна! Перед отправкой в госпиталь упаковал портфель в несколько слоёв бумаги и отдал на хранение своему ординарцу, Ивану Слепченко. Он тоже был ранен, но не так сильно, поэтому отправлялся прямо домой. Это преданный мне человек, очень надёжный — я как-то его, раненого, на себе вытащил, и он это помнил. Взял у него адрес и велел хорошенько хранить свёрток, не вскрывая и никому не показывая.
12
шимоза — снаряд, граната, начиненные шимозой — взрывчатым веществом, которое применялось в японской армии.
Воля твоя, но скрывает он в себе что-то необычное. Американец привёз его в японский штаб, русский офицер увёз оттуда. Тут же японцы обрушили все свои силы на маленький отряд, не занимавший никакого стратегически важного положения. Не затем ли, чтобы вновь завладеть им? Далее — остзейский немец убивает мальчишку-офицера, который намекает, что он якобы обладает этим портфелем. А в портфеле — какие-то непонятные немецкие письма, странные американские деньги и таинственная фигурка восточного божка!
— Да уж, прелюбопытная история, — Савелий приподнял свою рюмку, выпил и, слегка морщась, закусил долькой лимона, — и где же этот портфель, у твоего ординарца?
— Да, он написал мне, что спрятал его надёжно, ждёт, когда
— А далеко он обитает, этот Слепченко?
— В Крыму, в небольшом городке на побережье около Керчи…
— Ты уверен, что до него не доберутся? Наш барон, или ещё кто?
— Не думаю, Савка. Тут вот какое дело… — Николай достал из портмоне клочок бумаги, передал его другу, — три дня назад мне подбросили эту записку, почитай…
Савелий развернул бумажку, приблизил к глазам. Почерк был твёрдый, резкий, слегка угловатый. «Милостивый государь! Мы знаем, что Вы обладаете неким портфелем, содержимое которого безразлично для Вас, но весьма интересно нам. Если пожелаете расстаться с ним к нашей обоюдной пользе, мы готовы выплатить за его содержимое десять тысяч рублей. В случае согласия с нашим предложением, ждём Вас три дня, начиная с завтрашнего, в десять утра в кафе «Фанкони» для дальнейших переговоров. К Вам подойдут».
— Как видишь, они думают, что портфель у меня.
— Не обязательно, — быстро возразил Савелий, — они могут предлагать такие сделки тем из офицеров, кто имел отношение к этому налёту на японский штаб. Так ты хочешь, чтобы я помог расследовать тебе это любопытное дело?
— Не только хочу, Савка, но и прошу тебя об этом!
— Ладно, договорились. Тогда ты завтра с утра, на свежую голову, нарисуй мне всё, что ты там видел в этом портфеле — статуэтку, банкноты, и портреты тоже — всё что помнишь и считаешь важным. А я загляну к тебе ближе к вечеру, попробуем разобраться, что к чему!
Они выпили ещё по чашке кофею, посидели немного и разъехались по домам.
Глава 3. Одесса, июнь, 1907
Следующим вечером Савка заявился в номер к Николаю и сходу потребовал рисунки. Уважительно поцокал языком, разглядывая аккуратно выполненные, чёткие картинки.
— Талант! — вздохнул он, — Рембрандт!
На первом листочке красовалось несколько эскизов различных банкнот. И если мелкие номиналы были выполнены небрежно, скорее, как наброски, то тысячная купюра отличалась довольно-таки подробно выписанными деталями. Слева — в овальной рамке портрет бородатого военного в профиль, скорее всего, генерала. Находящиеся в середине указания номинала и страны, были нанесены более эскизно, очевидно, не так хорошо отложились в памяти. Почти всю обратную сторону занимали цифры: единица и три нуля, расписанные вертикальными волнистыми линиями.
Следующий лист был покрыт набросками каких-то цветов и рыцарских доспехов, а верхнюю его часть украшал портрет офицера: надменное, холёное, чуть вытянутое лицо, редкие волосы тщательно приглажены, под прямым, с горбинкой, носом — рыжеватые усы.
Третий лист содержал тщательно выполненные рисунки той самой статуэтки восточного божка, а также коробочки, в которой она находилась, скорее даже — шкатулки. Савелий полюбовался прекрасно выполненными изображениями, затем положил их на стол и спросил:
— Ну, с банкнотами и статуэткой всё понятно, офицер этот — явно фон Штальке, а вот что это за цветы и доспехи?
— Это рисунки, украшавшие листы, на которых были написаны письма — те, что я не смог разобрать.
— И что, они были на бумаге изначально, или тот, кто это писал, украшал текст рисунками, как Пушкин?
— Ты знаешь, я припоминаю сейчас, листочки там были разные. Вот эти рисунки — да, они нанесены на более современной почтовой бумаге. Но там ещё были какие-то древние пожелтевшие листы. Некоторые — без всяких украшений, а некоторые — вроде даже с печатями… Я же говорю, пару раз только осматривал содержимое, да и то, больше всего меня статуэтка заинтересовала, потом эти деньги, особенно крупные. Ну, а письма — в последнюю очередь, тем более, я в них не понял ничего.