Лугару
Шрифт:
— Да уж как всегда! — усмехнулась Зинаида.
— А я улетел на крыльях былой любви.
— Аду поминать? — строго спросила она.
— Не будь ханжой! — воскликнул доктор. — Ада всегда любила жизнь. Веселье, вино, красивых мужчин и хороший коньяк…
— И потому в 65 лет едет к нам, — в тон ему добавила Зинаида.
— У каждого свой срок. Кто знает, когда наш пробьет, кто знает… — И на этой философской ноте Кац удалился, оставив ее наедине с формулярами.
Стемнело. В морге было удивительно тихо. С Крестовской оставались два дежурных санитара. Один — студент, который все время спал, а второй — подрабатывающий пенсионер лет 70-ти. Он был тихий, непьющий и необычайно религиозный. В комнате санитаров горел свет, и Зинаида знала, что старик сидит там и читает молитвы.
Она вышла в темный двор покурить. Курить Зина начала, устроившись на работу в морг. В первое время ее страшно мучили запахи. Чтобы притупить обоняние, она закурила свою первую папиросу, а дальше как-то пошло… Курение вошло в привычку, и Зинаида не собиралась от него отказываться. А через время запахи прекратились совсем.
На улице было ветрено. Поверх стены забора было видно, как колышутся ветки деревьев. Спичка никак не хотела зажигаться на ветру.
— Вам помочь? — Рядом с ее лицом ярко вспыхнул огонек пламени, и Зинаида увидела высокого темноволосого мужчину, который держал немецкую трофейную зажигалку, явно оставшуюся со времен Первой мировой войны.
ГЛАВА 3
Во дворе было слишком темно. По идее, двор должен был освещать уличный фонарь, но несколько дней назад кто-то разбил лампочку — буквально раздавил с «мясом», и от фонаря остался лишь металлический шест да плафон, при порывах ветра так отвратительно скрипящий в темноте.
Зина сильно подозревала, что с лампочкой расправился кто-то из санитаров в момент очередной попойки, однако прямых доказательств у нее не было. А обвинять просто так ей было неудобно — сказывалось благородное воспитание. К тому же это было чревато тем, что санитар, обидевшись, развернется и уйдет. А искать замену было ох как непросто. Поэтому приходилось терпеть.
Крестовская затянулась папиросой, взглянула на алый, мерцающий в темноте огонек, и посмотрела на незнакомца. К сожалению, черты его лица были видны плохо. И она успела заметить лишь блеск глаз, статную фигуру и высокий рост. Ей вдруг подумалось, что это большая редкость — встретить человека, у которого так бы мерцали и горели глаза, просто светились ярким огнем. У большинства людей из ее окружения глаза были потухшие, блеклые, словно побитые пылью. Они не могли не только мерцать, но, похоже, даже смотреть.
— Вы тоже ждете Бориса Рафаиловича? — спросил незнакомец, у которого оказался достаточно приятный и мелодичный голос с пряными вкраплениями каких-то чувственных ноток… А может, просто от переутомления у нее начались галлюцинации. Или она сходила с ума.
— Простите? — не поняла Зина.
— Вы стоите во дворе морга, и я подумал, что вы здесь по такому же делу, что и я.
— А по какому вы делу?
— Тяжкому. Разве с хорошими делами приходят в морг?
— Ну, не знаю… Не знаю… — Она с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться, ведь этому доморощенному философу пришлось столкнуться с единственным человеком, для которого приход в морг не был плохим делом.
— Будет слишком большой наглостью с моей стороны, если я попрошу вас пропустить меня вперед? — Незнакомец подошел к ней ближе и как-то заговорщически понизил голос.
— В каком смысле? — нахмурилась Зина.
— Видите ли… Вы не подумайте, что я просто или малодушный, или слишком наглый, но это моя тетя, и мне слишком тяжело это все… Простите, конечно. Я просто в первый раз здесь по такому делу, и немного нервничаю. Хотя Борис Рафаилович заверил меня, что все будет хорошо.
— Все будет хорошо, — улыбнулась она, не думая о том, что в темноте он не видит ее улыбки.
— Ну вот видите! Вы понимаете.
— Конечно понимаю. А почему вы решили, что я к Борису Рафаиловичу по такому делу, что и вы?
— Ну как же… Вы стоите во дворе морга, и вы женщина…
— Понятно, — нахмурилась Зина, вспомнив, что перед выходом во двор сняла больничный халат и на ней была обычная одежда — юбка и блузка с коротким рукавом.
— Извините… А кого привезли вы?
— Никого, — хмыкнула она, — жду вашу двоюродную тетю. Вы ведь Виктор Барг?
— Да. Простите, не понимаю?..
— Борис Рафаилович поручил вас мне. Меня зовут Зинаида Крестовская. Я патологоанатом, — она по-мужски протянула ему руку, и он пожал ее, но как-то слишком слабо. — Ну, где же ваша тетя?
— В моей машине, — растерянно ответил Виктор Барг. — Здесь, в переулке.
— Понятно. Ждите тут, я санитаров позову, — и Зина вошла внутрь.
Старик-санитар действительно читал молитвы при свете настольной лампы. Его напарник, студент, которого они взяли на работу неделю назад, спал. Крестовская принюхалась — спиртным не пахло. Просто спал — не так уж и плохо.
— Разбуди этого спящего красавца, — сказала она старику, — халтура есть.
Тот сразу засуетился. Молитвы молитвами, но халтура означала живую копейку. На иждивении старика была дочь-инвалид и трое малолетних внуков. Дочь тяжело болела, и в семье было постоянное горе. Зина даже порадовалась в душе, что халтура выпала в дежурство старика. Время от времени она подбрасывала ему пару копеек, иногда даже просто так, считая это более действенным средством, чем молитвы.
Поручив санитарам перенести тело из машины, она завела Виктора Барга в ординаторскую.
— Вы подождите тут, — предложила ему стул, — я должна осмотреть ее. На сколько вы хотите? В смысле сколько суток держать?
— Двое суток желательно. Похороны будут на третьи.
— Документы у вас с собой?
— Вот, пожалуйста, — Виктор протянул ей все бумаги. Зина быстро пробежала глазами заключение врача.
— Вскрытие хотите? — спросила больше для проформы, уже зная ответ.
— Нет, зачем, — Виктор Барг пожал плечами, — тетя умерла своей смертью. У нее было больное сердце, плюс тяжелая жизнь. Незачем тревожить ее после смерти.