Лука

Шуляк Станислав Иванович

– Не стреляйте, - говорил Лука.
– Это же я! Я! Лука! Я когда-то у вас учился. Вы еще, бывало, тогда часто гладили меня по голове и говорили: "Вот этот Лука. Я его больше всех люблю, потому что он тихенький".

– Пусти, говорю, ружье, - возражал старик, как будто уже не столь уверенно.

– А вы не выстрелите?
– спрашивал Лука, испытующе заглядывая в глаза воинственному собеседнику.
– Я же Лука. Я у вас учился. Я теперь работаю в Академии.

– Пусти, посмотрим, - капризно возражал старик.
– Да отпусти же ты ружье!..

Молодой человек

осторожно разжал пальцы, рассчитывая теперь на полное примирение и объяснение случившегося, но учитель Евстигней с исказившимся злобой лицом стремглав отпрянул в сторону и, направивши ружье снова на Луку, мигом спустил курок, и, кто знает, чем бы это закончилось для молодого человека, если бы, по счастью, не дало осечку старенькое ружье учителя Евстигнея. Лука тогда выхватил ружье из рук учителя и уже не отдавал его, несмотря ни на какие сердитые уговоры старика.

– Отдай ружье, - говорил Евстигней.
– Мое ружье, понял?!

– Не отдам, - решительно отказывался Лука.
– За что вы в меня стреляете? Ведь я же Лука. Разве вы не помните меня? Я когда-то учился у вас в школе.

– Ты что, воровать пришел?
– подозрительно оглядывая Луку, спрашивал любимый учитель.
– Я знаю, воровать точно.

– Да нет же, - с простодушной обезоруживающей откровенностью возражал Лука.
– Я приехал к вам в гости. Вспомните, вы же всегда приглашали меня.

– Ты воровать пришел!..

– Да зачем же мне воровать?
– терпеливо объяснял Лука, нисколько не поддаваясь раздражению учителя.
– Ведь у меня же все есть. Я теперь работаю в Академии. Да вы только посмотрите на мою черную машину.

– Они-то главные воры и есть, - пробормотал учитель Евстигней.

– Может быть, - без всякой мысли соглашался Лука.

Так, отчужденно препираясь, они дошли до самого дома, и у порога старик попытался с силой выхватить ружье у Луки и захлопнуть у него дверь перед носом, но только лишь таковым действием втащил в дом крепко вцепившегося в ружье молодого человека. У собеседников произошла еще небольшая потасовка в прихожей, учитель Евстигней старался вытолкать непрошенного гостя из дома и еще, по возможности, произвести ему какой-нибудь ущерб в память о встрече может быть, наступить ему на ногу, разорвать воротник или оторвать пуговицу на пальто, но и потасовка скоро закончилась по причине несомненного силового превосходства Луки.

– Ты воровать приехал, - задыхаясь, упрямо твердил Евстигней, прижимая Луку к стенке и несколько раз немощно пихая его в грудь.
– У меня здесь для тебя и табуретки ломаной не найдется. И пол здесь после тебя будет мести некому.

– Да вспомните же вы, - убеждал любимого учителя Лука.
– Мне кажется, что вы меня не помните. Меня зовут Лука, и вы были моим любимым учителем, я часто вспоминаю о вас, я помню ваши слова о гостеприимстве, но теперь я, должно быть, не в пору приехал.

– Ко мне вот тоже такие приехали и все твердили, что мы, мол, дяденька все у вас учились, и вы были нашим любимым учителем. Ну да они-то поменьше тебя придутся. А потом так смотрю - у меня-то в буфете там вилки серебряные лежали - смотрю: ни одной вилки нет. Я их тогда всех хватаю и говорю: "Ах вы,

змееныши проклятые! А ну сейчас же вилки возвращайте, что вы покрали из буфета! Думаете, что если у меня учились, так теперь и все вилки ваши будут?!" А они мне отвечают: "А это, дяденька, не мои твои вилки взяли. Их, должно быть, коррозия съела. О, наука ведь каждый день открывает какие-нибудь чудеса". А я их снова хватаю и говорю: "Я вам покажу коррозию! Маленькие гаденыши!" Я взял одного, запер в чулане и говорю: "Не выпущу этого, пока вилки не вернете". Хотел и других запереть тоже, но они все у меня убежали вовсе...

А потом вечером пошел ему хлеба отнести (нарочно еще выбрал помягче кусок; пускай себе, думаю, гаденыш булочки пожует), смотрю: а там нет никого, а одни только вонючие носки на полу валяются. Я тогда носки прибрал; пускай, думаю, хоть вонючие носки будут. А я теперь, знаешь, иногда думаю, а может быть действительно, вилки коррозия съела? Как думаешь, может быть такое?

– Я думаю, что нет, - рассудительно отвечал Лука.

– Да?
– подозрительно и пристально смотрел на молодого человека Евстигней.
– А наука открывает каждый день какие-нибудь чудеса?

– Чудеса открывает, - подтверждал Лука.
– Правда, если называть чудесами все то, что мы не можем объяснить современными теориями. Хотя все-таки и не каждый день. И потом, вы знаете, - неторопливо продолжал Лука, - иные открытия бывают порой несовершаемы по причине определенной усталости чудотворства - свойства, наиболее отличающего таланты...

– Ага, значит, не каждый, - говорил учитель.

– Нет, не каждый, - говорил еще раз Лука и, видя, что под благотворным воздействием воспоминаний тот начинает успокаиваться, постарался потихоньку отставить ружье подальше от любимого учителя.

– Ну ты! Ты!
– встрепенувшись, выкрикнул Евстигней.
– Ты здесь не устраивайся, слышишь?! У меня здесь для тебя и стакана воды не найдется. Там вот в ведре у меня от белья ополоски, так я тебе и их не налью. Не стоишь ополосков. Из болота тебе поганого напиться, чтобы у тебя живот раздуло, вот это самое славное дело будет. Но, вообще-то я и сам думаю, что не могла коррозия вилки съесть, да только хотел твою честность проверить. А ты не Лука, между прочим. Я-то Луку хорошо помню. Он, как ты говоришь, действительно был мой любимый ученик. Но только Лука был тощий, как спичка. У него был голос гнусавый, и вечно хлюпал носом.

– Нет, - подумавши, твердо возражал Лука.
– Я не был таким.

– Ну значит - и не Лука, - довольно говорил старик, потихоньку потирая руки.

– Да нет, - смутился Лука, - как это у вас получается. Мне даже странно слышать такое.

– А вот так! Вот так!
– торжествующе повторял старик.
– Я-то помню всех своих любимых учеников. Вон их всех портреты на стене висят. И попробуй теперь там себя отыскать, не может такого быть, чтобы отыскал точно...

– А вы знаете, - серьезно говорил Лука, отходя к невысокой, кривоватой, как будто сгорбленной под тяжестью потолка стене, - наверное, и меня теперь повсюду скоро станут вешать...
– учитель только неопределенно хмыкнул.