Луки и арбалеты в бою
Шрифт:
Похоже, эта ее способность к «удлиннению» на определенной фазе выстрела и дала название луку, столь же элитному, как колчан – точнее, определяемый колчаном набор стрел.
Железные лучники
Описаний, в которых прямо и недвусмысленно фигурирует пробитый стрелой доспех, нам не удалось найти. Скорее наоборот: человек, облаченный в полный (именно полный!) доспех, считает себя гарантированно неуязвимым (стрелой! О копье – отдельный разговор!) – во всяком случае, на одоспешенных участках.
Доспехи как таковые – опять-таки тема не отдельной главы, но отдельной книги. Все же чуть-чуть пройдемся по ним с «противострельной» точки зрения.
Фрагмент обширного иллюстрированного кодекса, созданного в Японии сразу после отражения войск Хубилая. В целом монголы облачены довольно разномастно: наборные панцири, кольчуги, но в основном – «мягкие»
В «Сокровенном сказании» упоминается, как Чжамуха, готовясь к битве, надевает сначала доспех из мягких материалов («хатангу дегель» – «кафтан, прочный, как закаленное железо»), а поверх него – «худесуту хуяг», ламеллярный или ламинарный доспех. А в описании облаченного для битвы Чингисхана фигурирует «обливающий» все тело доспех, в котором не найти места, чтобы «иглу, шило просунуть».
Похоже, перед нами опять-таки указание прежде всего на «противострельность»: стремление не оставить узкому бронебойному жалу никакой лазейки – а если оно все же смогло пробить «скорлупу» верхнего доспеха [14] (в элитных вариантах представлявшего собой тот или иной тип наборной брони из пластин действительно закаленного железа), то должно было увязнуть в нижнем. Разумеется, в рядовых доспехах использовался одинарный слой бронирования, из самых разных материалов, включая «природные». Не всегда легко понять, о чем речь, поскольку термин «прочный, как закаленное железо» и «легкий, но все же непробиваемый» сплошь и рядом бывал метафорой, относимой к боевому кафтану или усиленному халату. Впрочем, не такая уж и метафора, если этот «кафтан» был китайским доспехом (особенно после того, как в руки монголам стали попадать китайские арсеналы вместе с работающими на них мастерами), представляющим собой «бронепакет» слоеной кожи, по прочности соизмеримый с кевларом.
14
Стремясь соблюсти хоть элементарное благозвучие, у нас его обычно называют «куяк», но исконное звучание – «хуяк», «хуяг» или «хуягу». Это название продержалось долго, правда, не всегда означая один и тот же тип набора. Незабываемое впечатление оставляют встречающиеся в отчетах Сибирского казачьего войска фразы о том, что аборигены выходят против казаков «конно, оружно и хуячно» или о встрече с отрядом «охуяченных калмыков»…
Но это уже «броня вообще», а не противострельная защита. Равно как и вопрос об использовании одоспешенных лошадей.
Ладно, скажем несколько слов и об этом, но – только в связи с лучной стрельбой. ВСЕ варианты «полного бронирования» (лошадь – от крупа до морды, всадник – от ступень до глаз; впрочем, такое сочетание «в одном комплекте» приходится скорее реконструировать, а то и домысливать: реально мы скорее видим очень плотно бронированных всадников на «голых» лошадях. А вот на лошадях прилично бронированных восседают воины в броне среднего типа, не полностью закрывающей лицо и руки) предполагали сохранение в боекомплекте лука и умения им пользоваться. Доля по-настоящему тяжеловооруженных всадников в монгольской армии и тактика их использования в ходе сражений – очень дискуссионный вопрос: тут мы почти полностью пребываем на территории несогласных друг с другом реконструкций. Доминирующим сейчас является мнение, что эта тактика была диаметрально противоположной той, которую применяло европейское рыцарство: тяжелая конница наносила удар не в начале сражения, а, наоборот, в финале, завершая битву. Противник на тот момент уже долго «обрабатывается» силами всего остального войска, в основном за счет лучной стрельбы (осуществляемой прежде всего легко– и средневооруженными всадниками), понес большие потери в людях и особенно конях, в значительной мере дезорганизован, но продолжает держаться. Тут у большинства кочевых армий и наступала «патовая ситуация», которая вполне могла стать переломным этапом: они, даже понеся минимальные потери, тоже дезорганизованы долгим боем, растратили силы коней и запас стрел (пускай хотя бы только тех, что с собой прямо сейчас: даже если при седле запасного коня, которого помощник держит где-то в тылу, и есть еще пара колчанов – поди доберись до них, не разваливая структуру боя). И если враг, даже почти проигрывающий, все-таки устоит, а то и перейдет в контрнаступление…
В армии Чингисхана с вопросами сохранения организованности обстояло лучше, чем где бы то ни было, что допускало и возможность «поэскадронного» отхода в ближний тыл (максимум – считаные километры: за соседним холмом) с тем, чтобы пересесть на свежих коней, довооружиться и вернуться на поле боя. Однако даже для такой армии этот момент достаточно неприятен. Вот тут и пригодится тяжелая кавалерия, немногочисленная (хотя тут кто как считает: Соловьев и Худяков, во многом не единомышленники, согласны насчет относительно малой доли тяжеловооруженных и их зачастую «не полной» бронированности – а вот Горелик полагает иначе), но составляющая ударный кулак всей армии.
Практически все реконструкторы склонны считать, что ее атака была решающей и могла коренным образом изменить ход сражения, причем панцирная кавалерия буквально врезалась в ослабленные вражеские ряды, нанося копейный удар (пускай он и не сродни встречному соударению взаимно атакующих всадников, как то практиковалось у рыцарства), а потом довершая дело клинками и булавами. После чего, когда противник, наконец, не выдерживал и обращался в бегство, начинался финальный этап: монголы активно преследовали отступавших, нанося им огромные потери, иногда даже большие, чем во время самой битвы. Это в основном осуществлялось уже силами легкой конницы, во время предшествующего боя выполнявшей в основном вспомогательные задачи, а потому сохранившей свежих коней.
Вполне логично. Этому не противоречит и тот факт, что монгольское наступательное вооружение по самому своему характеру предназначено для поражения слабозащищенного противника в бою на дальних дистанциях. Ведь количественно все равно преобладает средневооруженная конница (у всех врагов – тоже!), которой очень «по руке» стрелы с плоскими и широкими, до 4–5 см, наконечниками, предназначавшиеся для стрельбы по не защищенной доспехами цели, двуногой и особенно четвероногой. Как свидетельствует тот же Марко Поло: «В битвах с врагом берут верх вот как: убегать от врага не стыдятся, убегая, поворачиваются и стреляют. Коней своих приучили, как собак, ворочать во все стороны. Когда их гонят, на бегу дерутся, славно да сильно, так же точно, как бы стояли лицом к лицу с врагом; бегут назад и поворачиваются, стреляют метко, бьют и вражьих коней, и людей; враг думает, что они расстроены и побеждены, а сам проигрывает от того, что кони у него перестреляны, да и людей изрядно побито. Татары, как увидят, что перебили и вражьих коней, и людей, поворачивают назад и бьются славно, храбро, разоряют и побеждают врага».
«Среднетяжеловооруженная» монгольская конница по миниатюре XIV в.: у всех луки, у многих копья, но в ход их пустить не спешат, хотя кое-кто уже вступил в сабельный бой. Похоже, главным поражающим фактором опять оказывается стрельба.
Но если сама монгольская тяжелая конница, у которой защищены и кони, и люди, действительно должна была врезаться во вражеские ряды с копьями наперевес (а ведь, не забудем, луки на ее вооружении тоже сохраняются!), то отчего тогда у ВСЕХ конников, даже тяжеловооруженных, седла с низкими луками, не приспособленными для конной сшибки? И манера езды – тоже: на коротких стременах, с высоко поднятыми коленями, «лучная» а не «копейная». Положим, фронтальное столкновение на рыцарский манер и не предусматривалось; но все равно при таких обстоятельствах тяжеловооруженный батыр слишком легко может быть сброшен с лошади. Тогда имеет ли смысл вообще врезаться во вражеские ряды? И вообще, ставилась ли перед панцирными батырами такая цель?
Может быть, их высокая защищенность – «девайс» для лучной стрельбы? Будучи трудноуязвимыми, они подъезжают на сравнительно близкое расстояние и расстреливают врага прицельно, на выбор: им ведь, помимо прочего, не надо сложно маневрировать, носиться перед вражеским войском галопом, «сбивая прицел» неприятельским лучникам…
Ничего невероятного в этом нет: такая тактика была характерна для тяжеловооруженных разновидностей степной конницы на всех этапах ее существования, начиная со скифского включительно. Правда, даже тяжеловооруженные скифы еще не имели стремян, так что для них в принципе было почти невозможно «врезаться» во врага. Для монголов такая возможность закрыта не была. Но очень возможно, что даже тяжеловооруженные монгольские всадники и даже во время ближнего боя главным образом стреляли, «бросая» большие стрелы с широким наконечником вблизи в лицо, в руки и пр. А колоть и рубиться начинали лишь после того, как все возможности вести стрельбу оказывались исчерпаны.
Эта версия не противоречит описаниям тех, кто наблюдал тяжеловооруженных монголов «живьем». Из всех оставивших детальные воспоминания «западных» и «восточных» авторов, пожалуй, только Поло описывает копейно-клинковые этапы сражений часто, подробно, но… настолько одинаково… и настолько близко к канону рыцарских романов Рустичиано… что, кажется, это и есть Рустичиано, непрошено взявший на себя функции «редактора». Иследователи давно заметили: все, что происходит после вводных фраз типа «схватились они за мечи и палицы и бросились друг на друга», несет на себе стилистическую печать умелого литератора, знающего, как видится картина сражений потенциальным читателям, и не желающего обманывать их ожидания. Однако до перехода в ближний бой Поло удается сохранять контроль над текстом: «Забил накар (сигнальный барабан. – Авт. ), и люди, не медля, бросились друг на друга. Схватились за луки и стали пускать стрелы. Переполнился весь воздух стрелами, словно дождем; много людей было смертельно поранено. За криками и воплями и грома нельзя было расслышать; воистину, видно было, что сошлись враги смертельные. Метали стрелы, пока их хватало; и много было мертвых и насмерть раненных». «Когда им приходится сражаться на открытой равнине, а враги находятся от них на расстоянии полета стрелы, то они… изгибают войско и носятся но кругу, чтобы вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытные в сих делах вожатые, за которыми они следуют. Но если эти вожатые падут от вражеских стрел или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии вернуться к порядку и стрелять во врага».