Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
Шрифт:
– Покидать Пезаро слишком опасно.
– Они звали нас. Они велели нам приехать. Им нужна была наша помощь. А что насчет оборонительной армии, которую вы собирались возглавить?
Он покачал головой.
– Мы никак не могли повлиять на ситуацию. Жребий был брошен уже давно. Моя дорогая жена, – он направился к ней.
– Нет. Не трогайте меня. Мне следовало давно уехать. Мое место там, с ними. Что сталось с моим отцом? С Адрианой и Джулией? С моей матерью? А Чезаре, что с ним? Что они с ними сделают?
И снова в словах Джованни прозвучала горечь:
– Ах, уверен, что ваша семья сумеет о себе позаботиться.
Слышны были лишь стоны и крики. Никогда прежде церковь не была в таком тяжелом положении.
Брогноло,
Глава 17
Он мог спастись бегством. У него было достаточно времени до того, как подошла захватническая армия, да и король Альфонсо из Неаполя предложил ему убежище в огромной крепости к югу от Гаэты. Но не в характере Александра убегать от поединка, да и в любом случае оставить папский трон пустым – все равно что пригласить делла Ровере пристроить на него свой тощий зад. Нет. Каким бы отчаянным ни казался этот поступок, Родриго Борджиа не хотел никуда уезжать.
В то утро, когда гонец доставил требование короля открыть город, папа принимал ванну. Этот ритуал, проводимый раз в месяц, был для него чуть ли не священным, и он не собирался прерывать его даже ради особы голубых кровей.
Александр сидел в огромном деревянном чане, защищенном с трех сторон от сквозняков занавесками, а рядом стоял поднос с засахаренными финиками и сыром, а также кубок, наполненный теплым вином. Температуру воды поддерживали слуги, то и дело опрокидывая в чан бадьи с кипятком. На улице было холодно, и потому ощущение тепла и невесомости доставляло ему огромное удовольствие. Когда-то Рим считался городом бань. Рассматривая их развалины, можно было представить прежнюю жизнь римлян: сильные мира сего встречались в банях и, сидя среди бассейнов или в клубах пара, разрабатывали стратегии и политические планы. В молодости, когда тело его вызывало не меньшее восхищение, чем ум, Александр не отказался бы от такого времяпрепровождения. Однако теперь он стал слишком тучным и не хотел выставлять себя напоказ тем, кто еще не успел проникнуться к нему симпатией. «Что ж, когда все закончится, – пообещал он себе, – я попощусь». Он взял еще один засахаренный финик и откинулся назад.
Когда он наконец вышел – в свежей одежде, чистый, как розовощекий младенец, и густо пахнущий ароматическими маслами, то с удовольствием отметил, что французский посланец выглядит отвратительно грязным и, даже весьма щедро политый духами, излучает вонь кочевой жизни.
– Ах! Прошу простить меня! – воскликнул Александр, помахав рукой, будто ему не хватало воздуха. – Мне еще душно после ванны. А снаружи, я смотрю, холодно. Надеюсь, вы там не испытываете слишком больших неудобств, – беспечно продолжал он. – Пожалуйста, передайте вашему величеству, что я серьезно обдумаю его предложение и отвечу, как только Бог подскажет мне верное решение. А пока этого не произошло, я распорядился, чтобы мои слуги выдали вам чистые полотенца. Надеюсь, это поможет вам… почиститься от дорожной грязи. – Он чуть коснулся пальцем носа. Когда на тебя давят, так хочется позволить себе маленькие удовольствия.
На следующий день они с Чезаре увидели, что враг встал под стенами города. Пусть папа накануне дал королю наглый ответ, оба Борджиа знали, что поражение – лишь вопрос времени. С верхних этажей дворца Святого Ангела они смотрели вниз, туда, где кавалеристы пасли в поле своих коней, артиллерия отдыхала, а на маневренных повозках лежали огромные бронзовые стволы, толстые, как тараны. На землях Италии мобильные пушки появились впервые, и Чезаре, всегда жадный до знаний в военной науке, просто не мог оторвать от них глаз. Они уже пробили дыры в городских стенах других городов, и Рим не станет исключением.
К счастью для истории, запасов в городе оказалось так мало, что капитуляция произошла без применения силы. Утром Рождества папа созвал кардиналов и военачальников и объявил им о своем решении пойти на уступки королю. Оставшиеся союзные войска ушли через южные ворота, и той же ночью три французских посланника прибыли в Ватиканскую капеллу, чтобы встретиться с папой. Они чувствовали себя как дома, расположившись на сиденьях, предназначенных для высших церковных чинов. Когда пришел Александр, то застал там Буркарда, который, вне себя от подобного оскорбления, яростно отчитывал посланников.
– Если ты не отыщешь для них жилья, они выгонят нас из наших постелей, насадят на вертел и поджарят, – еле слышно шепнул ему папа, провожая до двери.
– Это против правил! Бог никогда не простит меня, – бормотал в ответ Буркард с искаженным мукой лицом.
– Как и я. А передо мной ты будешь отчитываться до того, как предстанешь перед ним, – сказал Александр, а затем расплылся в широкой улыбке и обернулся, чтобы поприветствовать французов. Увидев папу в церемониальных шелках, обтягивающих его внушительных размеров тело, они быстро вскочили с кресел и бросились на колени. Александр протянул им для поцелуя руку с кольцом рыбака на пальце, в очередной раз получив подтверждение уже давно известной ему истины: одежда все-таки красит человека.
Шесть дней спустя в город вошли войска. Зрелище это превзошло все, что когда-либо затевал сам Борджиа, и Рим высыпал на улицы поглазеть на происходящее. Те, кто вел счет у городских ворот, потом много лет вели споры о размерах армии. Слухи и страхи вечно раздувают количество завоевателей до небывалых размеров. Солдат сопровождали армейские шлюхи, и чем дальше войска продвигались на своем пути, тем больше к ним липло женщин и бродяг; армия обрастала ими, словно магнит железными стружками. Италия никогда раньше не видела ничего подобного. Более двадцати тысяч военных вошли в тот день в Рим: меченосцы и копьеносцы, арбалетчики, конница и артиллерия – всем им платили за тот или иной вид убийства. Они так долго добирались до дворца на площади Сан-Марко, куда поселили короля и его военачальников, что к тому времени, когда последние солдаты вступили в город, спустилась ночь и ратники шагали по морозным улицам в свете огромных дымящихся факелов. На почетном месте рядом с королем ехали Джулиано делла Ровере и вновь свободный Асканио Сфорца.
Дворец Сан-Марко был более чем достоин любой монаршей особы. Его внутренний двор превосходил размерами спортивную арену, а каменные ступени закручивались вверх как минимум на три этажа. Архитектурный ансамбль был настолько сложным, что при попытке охватить его взглядом кружилась голова. Рассказывали, что молодой король велел слугам носить себя вверх и вниз в паланкине, чтобы обследовать каждый уголок и закоулок без риска сломать себе шею, поскольку он, к сожалению, был невысок ростом и горбат. Нервничать ему, однако, пришлось не меньше, чем торжествовать. При каждом приеме пищи присутствовали четверо докторов на случай отравления ядом, а вино подавали в кубке, в дно которого был вставлен фрагмент рога единорога, чтобы удостовериться в чистоте винограда. Стоило королю успешно переварить съеденное, и он становился еще надменнее. Через три дня его требования, переданные через Буркарда, достигли ушей папы.
Гневу немца не было предела.
– Ваше святейшество, у них манеры дикарей. Они относятся к прелатам, как к мальчикам на побегушках, а дворец принимают за свинарник. Они разожгли огонь под великолепными гобеленами и напрочь закоптили их. Несмотря на то, что им выдали огромное количество чистых соломенных матрасов, они уже все их перепачкали. Там так грязно, что сложно определить, какие помещения выделены для лошадей, а какие для людей. А им все мало! Уже составили список домов, которые хотят получить в свое распоряжение. И….