Луна и солнце
Шрифт:
— Кто? Лоррен? — воскликнула Мари-Жозеф, оскорбленная до глубины души.
— Помилуйте, при чем тут Лоррен! — махнула рукой мадам. — Лоррен — глупец, если не сумел оценить вас. — Она вздохнула. — Я говорила о месье. О своем супруге.
— Но мадам! Вы достойны его! Вы достойны любого!
— Милое дитя, — сказала мадам. — Милое, милое дитя. Вы столь же нежны и благородны, сколь и ваша покойная мать. Неудивительно, что король так полюбил вас.
— В самом деле, мадам? — спросила Мари-Жозеф, не ожидая ответа и не получив его.
Люсьен неспешно ехал
«Однако ты не слишком-то добиваешься ее благосклонности», — сказал себе Люсьен.
К собственному удивлению, Люсьен обнаружил, что его интерес к мадемуазель д’Арманьяк угас, не успев как следует разгореться. Она была очень хороша собой, но ее разговор начисто лишен оригинальности. Она умело флиртовала, и этим он наслаждался. Она уже успела разболтать, будто стала его любовницей, а это было дерзостью, по крайней мере по отношению к Жюльетт, да к тому же и не соответствовало действительности. Люсьен по-своему хранил верность своим возлюбленным и никогда их не сочетал.
Коляска его величества проехала меж рядами придворных, приветствовавших монарха. Общество, которое собралось нынче на охоту, намного превосходило обычное, так как включало и приглашенных гостей. Его величество пожелал порадовать гостей невиданной охотой и настрелять довольно дичи для обильного пира, способного удивить его двор и все собравшееся общество.
Форейторы пустили упряжных лошадей рысью; четверка ступила на широкую, поросшую травой дорожку, которая вела к Версальскому лесу. Издалека донеслась барабанная дробь, затрубил рог, вызывая гончих. Вскрикнул ловчий кречет, плавно и мощно забив крыльями. Он уселся на перчатку сокольничего, царапая когтями толстую кожу.
Коляска поравнялась с семейством и домочадцами месье. Он обнажил голову, а его друг Лоррен поклонился со всем возможным смирением и почтительностью. Старательно не замечая мадам де Ментенон, мадам глядела на его величество с мечтательной восторженностью во взоре. Люсьен притронулся к полям шляпы, приветствуя мадемуазель де ла Круа, и тут Шартр ущипнул ее пониже спины и насмешливо ухмыльнулся.
Шартру удалось шокировать даже Люсьена, известного своей невозмутимостью. Его величество, к счастью, ничего не заметил. Мадемуазель де ла Круа, хотя и вздрогнула от неожиданности, не потеряла присутствия духа и не сдвинулась с места, удержав лошадь и не дав ей понести, вырвавшись наперерез четверке его величества. Вместо этого она как следует шлепнула Шартра по пальцам, и он поспешно отдернул руку.
«Вам повезло, что у нее нет когтей, глупый принц, — подумал Люсьен, — иначе вы бы точно недосчитались одного пальца».
Семейство месье, пропустив коляску его величества, двинулось следом, а остальные придворные потянулись за ними. Все принцы, августейшие внуки, его племянник, внебрачные сыновья и дочери пустили лошадей галопом, в беспорядочном скоплении обгоняя друг друга и ни на минуту не забывая о соперничестве.
Коляска въехала в лес, приятное солнечное тепло сменилось приятной прохладной тенью. Кони бесшумно ступали по свежевыложенному дерну. Барабанная дробь рассыпалась по лесу, напоенному золотисто-зеленым светом.
Упряжные лошади легким галопом двинулись по лесной дороге. Зели пошевелила одним ухом. Кобыле не терпелось поскакать во весь опор, посостязаться в беге. Люсьен мягко удержал ее, ведь они не имели права обгонять королевский экипаж.
«Если бы мадемуазель де ла Круа освободилась от предрассудков, — подумал Люсьен, — держу пари, она была бы восхитительна».
Он мысленно улыбнулся, но потом посерьезнел: ее поработило благочестие. Она явно питала к нему какие-то чувства, и это внушало ему тревогу; их брак мог закончиться катастрофой.
Заши хотелось перегнать все экипажи и всех всадников. Мари-Жозеф умоляла ее умерить пыл, нежно поглаживая и тихо уговаривая; кобыла сдалась и небыстрым галопом поскакала вслед за принцами. Дорога, еще несколько дней тому назад изрытая колеями, покрылась гладким травяным покровом.
Преисполненная благодарности к Заши за безукоризненное поведение, Мари-Жозеф старалась не забывать о коварстве Шартра и Лоррена и быть начеку. Одновременно она отгоняла беспокойные мысли о русалке и наслаждалась овевающим лицо легким ветерком, свежестью, чередованием солнечного света и тени.
Королевский экипаж выехал из лесу на широкий луг. Мари-Жозеф погрузилась в солнечное тепло, словно в волны тропического океана, благоухающие смятой травой. Коляска остановилась. Охотники выстроились справа и слева от нее, а подавальщики поднесли ружья.
Барабанная дробь и стук палок загонщиков слились в один невообразимый шум. Заши выгнула шею, фыркнула и, гарцуя, встала на свое место. Ей очень хотелось присоединиться к своей подруге Зели, и Мари-Жозеф с радостью позволила бы ей, ведь она сама была не прочь оказаться поближе к графу Люсьену, поговорить с ним и попытаться помириться, попросить прощения за свой неуместный поступок. Однако граф Люсьен ехал рядом с его величеством. Мари-Жозеф не имела права приближаться к королю, даже для того, чтобы поговорить с братом.
Подавальщик вручил ружье графу Люсьену, тот осмотрел его и преподнес королю. Папа Иннокентий и мадам де Ментенон не участвовали в охоте, а вот Ив принял охотничье ружье.
«В детстве Ив постоянно мазал, — подумала Мари-Жозеф. — Надеюсь, с тех пор он усовершенствовался в стрельбе, иначе опасность сегодня грозит не только кроликам!»
Она снова вспомнила о русалке. Мари-Жозеф не могла вполне наслаждаться свободой, пока ее подруга томилась в неволе, в тесном бассейне с грязной, застоявшейся водой, — это она-то, привыкшая плавать в глубоком чистом море сколько душе угодно, преодолевать любые расстояния, направляться куда пожелает. Только его величество мог вернуть ее в родную стихию, к семье.