Луна и солнце

Макинтайр Вонда Нил

«Как фрейлина мадам, не могу пренебречь своими обязанностями второй день подряд, — напомнила себе Мари-Жозеф. — Я должна явиться к мессе!»

Вчера она дала обет посетить вечерню, но совершенно об этом забыла.

В комнате царила тишина, нарушаемая только ровным дыханием Оделетт. В открытое окно, чуть-чуть сдвинув занавеску, проскользнул Геркулес; он потянулся и запел, требуя завтрак. Серый утренний свет, прокравшись через выходящее на запад окно, разбудил Оделетт. Она зажмурилась, прекрасная даже в минуту пробуждения, и ее длинные

ресницы тенью легли на щеки.

— Вы так и не ложились, мадемуазель Мари? — прошептала Оделетт. — Ложитесь скорей, вы еще успеете чуть-чуть поспать.

— Мне пора, — посетовала Мари-Жозеф. — Помоги мне переодеться и причеши меня. И сама поторопись, тебя ждет мадемуазель.

Сев в постели, Оделетт внезапно вскрикнула и выдернула руку из-под перины. Рука была запятнана кровью.

— Скорей, мадемуазель Мари, дайте мне что-нибудь, пока я не испачкала простыни…

Мари-Жозеф откинула крышку сундука, выхватила ворох мягких чистых тряпок и принесла их Оделетт.

Оделетт засунула сложенные тряпки между ног, чтобы не просачивалась кровь, а потом с несчастным видом снова свернулась клубком под периной. Во время месячных она всегда ужасно страдала.

— Простите меня, мадемуазель Мари…

— Тебе сегодня нельзя вставать, — решительно сказала Мари-Жозеф.

Она положила в постель Геркулеса и гладила его полосатую мягкую шерстку, пока он не забыл о завтраке и не устроился рядом с Оделетт, прижавшись теплым боком к ее ноющей пояснице.

— В постели, с грелкой, — попыталась улыбнуться Оделетт, хотя губы у нее дрожали.

— Я велю принести тебе бульона. Выпей непременно, только поделись с Геркулесом.

— Мадемуазель Мари, вам сегодня тоже нужно запастись полотенцем.

Месячные у них с Оделетт всегда приходили в один и тот же день. Но они столько времени провели в разлуке, неужели они и сейчас одновременно начнут мучиться? Однако, прикинув сроки, Мари-Жозеф не стала спорить. Она положила между ног свернутое полотенце и с трудом принялась облачаться в парадный роброн, повторяя: «Только не испорть и второе платье!»

Бедняжка Оделетт, она испытывала во время месячных такую боль… Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку.

Мари-Жозеф расплела волосы и убрала их совсем просто, без лент и кружев. Так она походила на наивную провинциалку из колоний, но без помощи Оделетт ей не оставалось ничего иного.

В комнате Ива она присела на край постели и осторожно потрясла его за плечо:

— Вставай, пора!..

— Уже не сплю, — пробормотал он.

Мари-Жозеф нежно улыбнулась и снова потрясла его за плечо. Он сел, потер глаза и потянулся.

— Я правда уже не сплю, — повторил он.

— Знаю.

Она поцеловала его в щеку.

— Мне тоже нужно торопиться, к мадемуазель.

Она сбегала вниз по чердачным ступенькам, размышляя, как ей повезло: в отличие от Оделетт, она не очень страдала во время месячных. А ведь если бы ей пришлось лежать в постели, она пропустила бы утренний прием у его величества после церемонии августейшего пробуждения и не смогла бы отправиться в свите короля к мессе.

Самое ужасное, что ей тогда не поручили бы уход за русалкой, а Ив мог бы взять на ее место Шартра.

Карета Люсьена летела по Парижскому проспекту мимо выстроившихся длинными рядами посетителей, дожидавшихся, когда же их допустят в королевские сады. Карета проследовала тем же маршрутом, что и кортеж папы Иннокентия, до самого Мраморного двора.

Несмотря на создаваемое каретами неудобство — а его величество мало заботил комфорт придворных, — король позволил избранным въезжать в Передний двор Версаля. Люсьен воспринял эту честь именно так, как понимал ее король, то есть как знак высокого статуса. Он приезжал в Версаль в карете чаще, чем было необходимо, чтобы всем показать, какой милости удостоился.

Его лакей опустил подножку и придержал дверцу. Люсьен сошел по ступенькам, слегка опираясь на трость. Он совсем не спал, но чувствовал себя отдохнувшим. Благодаря чудесной мази месье де Баатца его рана почти затянулась, благодаря Жюльетт и ее ласкам, а также отменному кальвадосу боль в спине прошла.

Восьмерка его лошадей стояла как вкопанная, поблескивая гладкими гнедыми боками и хорошо начищенной упряжью.

— Возвращайтесь в замок и ожидайте распоряжений мадам маркизы, — приказал Люсьен кучеру. — Сегодня ей угодно посетить пикник в зверинце его величества.

— Да, сударь.

Люсьен пересек черно-белые плиты двора, вошел через парадную дверь, под балконом личных покоев его величества, и двинулся своим обычным маршрутом в королевскую опочивальню.

Ожидая, когда проснется брат, месье с трудом подавил зевок. Герцог Орлеанский часто ездил в Париж после королевских вечерних приемов, так как Версаль угнетал его своей чопорностью и неукоснительно соблюдаемым этикетом. Иногда Люсьен к нему присоединялся. Не разделяя всех вкусов месье, он тем не менее высоко ценил его умение наслаждаться жизнью. Однако столь приятно проведенная ночь в глазах Люсьена затмевала любые развлечения, которые мог бы придумать месье.

Этим утром все было как обычно. Никто и не подозревал, что ночью произошло что-то из ряда вон выходящее, никто и не подозревал, что король бодрствовал всю ночь в надежде обрести бессмертие. Его величество совершал все ритуалы утреннего пробуждения с привычным изяществом и истинно монаршим достоинством.

Люсьен с удовлетворением отметил, что Ив де ла Круа на сей раз не пренебрег королевской милостью и воспользовался правом пятого входа. Иезуит поклонился его величеству с подобающей случаю галантностью. Люсьен опасался, что де ла Круа возвысился слишком быстро и что его внезапный фавор окончится катастрофой либо для него самого, либо для его сестры. Другим права пятого входа приходилось ждать годами.