Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
— Информсистема функционирует нормально, — сказал Андрей. — Выхожу на позицию старта.
Катер встряхнуло. Телескопические штанги захвата, медленно удлиняясь, вывели машину за пределы вакуум–створа. Андрей оглядел чернеющую под ногами ночную сторону Япета и удивился глухой тишине в шлемофоне: стрекотания не было слышно. И вообще ничего не было слышно. Такого идеального радиобезмолвия он за всю свою летную практику еще не встречал. Жутковатые радиометаморфозы у этого планетоида…
— Позиция старта. Ничего не слышу — полное радиомолчание. Судя по индикаторам, система связи в порядке.
Три щелчка в шлемофоне (сигнал минутной готовности) — замигали секундные марки времени. Андрей отстрелил кабель дистанционного контроля, привычно окинул взглядом всю картину индикации, выхватывая главное. Самым главным был синхронный разогрев стеллараторов обоих флаинг–моторов. С этим нормально. Ненормальным было одно — безмолвие в шлемофоне. К этому он не привык, ему недоставало диспетчерских голосов. На стартовой позиции пилот обязательно должен чувствовать себя в центре событий, иначе сто против одного, что к старту он не готов.
И вспомнилось ему, как при буксирном отвале “Байкала” от аванпортов лунно–орбитального терминала “Восток–приземельный” он опасался, что мысли о Валентине помешают ему сразу войти в рабочий ритм вахты. Но достаточно было принять запрос терминала и отправить короткий и, по сути, формальный ответ — душевная боль уползла куда–то глубоко внутрь, точно в нее угодила струя анестезирующего средства. Мозг автоматически впитывал информацию, быстро реагировал на радиоголоса, дозировал время переговоров: этому — краткий ответ, тому — основательный рапорт. Совершенно нет времени размышлять о своем, и, как ни странно, всегда успеваешь довести общение с каждым из радиоабонентов до логической развязки, хотя там есть и такие, кто не отступится, пока не выжмет из тебя все подробности “текущего момента”. А “текущий момент” это не только голые цифры. Это вызолоченная Солнцем горбушка Луны, еще недавно занимавшая в рубке добрую треть обзорной сферокартины, доклад командира эскадрильи буксиров, ювелирно–тонкий процесс расстыковки в намеченной зоне, минута прощания с пилотами–буксировщиками, их неизменное зубоскальство (недаром этих парней прозвали москитами), капитанекая предстартовая “десятиминутка” с короткими рапортами готовности по секторам, когда последнее слово за первым пилотом, и слышно, как диспетчеры Приземелья передают руководство движением корабля диспетчерам стартового коридора и старт–диспетчер тут же предупреждает тебя о подходе туера–ускорителя*. “Вас понял, к стыковке готов!” Включаешь автоматическую программу сближения (“Есть зональный захват!”), подаешь на сфероэкран фрагмент хвостового обзора и, обмениваясь с диспетчером промежуточной информацией, шаришь взглядом между мигающими столбцами строчек цифро–буквенных формуляров. А вот и он, озаренный Солнцем помощник. Сперва это просто звезда, астероид, затем — серебристый восьмиугольник с вогнутыми сторонами, и на сближении долго не удается высмотреть крохотный носик миниатюрного пилотажного корпуса туера на сверкающем силуэте его необъятной кормы. Наконец блеснули усики параванов стыковочного узла. Традиционный обмен приветствиями между пилотами и капитанами, последняя коррекция, алый свет транспаранта “Причаливание”, мягкий, но увесистый толчок, заметно поколебавший огромную “люстру” “Байкала”. “Есть касание! Есть механический захват, есть стыковка!” Дальше все по командам диспетчера: коррекция по оси в стартовом коридоре, выход восьми маршевых двигателей туера на режим принудительного разгона, согласование параметров действительной и запроектированной траектории, расстыковка. И в двух десятых астрономической единицы над эклиптикой: “Счастливого пути!” — “Синхронной безекции!” — “Удачного рейса!”. Подарок с борта только что отвалившего туера — звуки марша “Прощание славянки”, фейерверк и видеотрансляция готового к активному разгону “Байкала”. Со стороны контейнероносец–гигант смотрится просто божественно: залитая огнями хрустальная люстра под звездно–черным куполом бескрайнего Внеземелья. И даже “индустриального” вида колонна безектора с белой воронкой массозаборника впереди отнюдь не портит общего впечатления. Корабль немыслимой красоты. Было в нем что–то от романтического великолепия парусников земных морей. Но глазеть уже некогда — тонкие линии белого перекрестья курсового коллиматора* совмещаются с желтыми, краснеют, и начинается главный этап разгона в своем эшелоне…
Все, Андрей Васильевич, кончено — отлетался. Никто не доверит суперконтейнероносец экзоту. “Казаранг” — последняя твоя космическая лошадка, а этот десант — последний пилотируемый полет…
На задворках сознания смутной тенью скользнула какая–то нехорошая мысль. Он не успел за ней проследить — щелчок в шлемофоне и вспыхнувший транспарант “Захват чист” мгновенно переключили его внимание на другое. Снежное облако выхлопа стартовой катапульты, нарастающий крен. Слева по борту — черная стена планетоида, над головой — бортовые огни “Анарды”. Реверс–моторами он “подработал” ориентацию “Казаранга” по каналам курса и тангажа (так, чтобы катер держался рядом с “Анардой” кормой вперед — “валетом”) и дал тормозной импульс для схода с орбиты. Перегрузка вдавила тело в амортизаторы ложемента. Пульсирующие носовые огни танкера немедленно отодвинулись куда–то в звездную высь и начали отставать — катер, уменьшив скорость, обогнал “Анарду” в плоскости орбиты (кажущийся парадокс, перед которым здравый смысл человека, мало знакомого с динамикой орбитальных полетов, обычно пасует).
— Первый тормозной импульс отработан нормально. Определился на траектории сближения, даю второй.
В шлемофоне тихо звенело. Очень тихо — где–то на пределе слышимости. Слабенький звук (лучше сказать — призрак звука) вяз в мягкой, как ватный ком, тишине, и Андрей пожалел, что не наполнил кабину воздухом. По крайней мере свист флаинг–моторов был бы слышен отчетливо. Теперь уже поздно — от перепада температур, чего доброго, запотеет стекло гермошлема. “Снегирь” есть “Снегирь”, — думал он, — экспериментировать не стоит”. Он готов был думать о чем угодно, лишь бы не подпустить к себе снова ту нехорошую мысль. Но скоро понял, что от нее не так–то легко отмахнуться. Зудит как муха, будь она проклята. Зря ведь зудит. Только мешает. Прихлопнуть — и дело с концом, А как прихлопнешь? Попробуй прихлопнуть оборотную сторону своего “я”… Оборотную? У Андрея Тобольского нет оборотных сторон. Андрей Тобольский везде, всегда, весь и во всем как на ладони.
Он не разбил экран, не сделал попытки уничтожить свой “черный след”. И впредь не намерен поступать иначе. Правда, совершенно неясно, как он будет жить в шкуре монстра–экзота (и будет ли?), но прятаться от людей, лгать, изворачиваться на медосмотрах не станет — это уж точно. Скрытая от людских глаз таинственно–жуткая жизнь Аганна и других “оберонцев” — экзотов — это определенно не для него. “Но ведь, в сущности, кроме шока от появления “черного следа”, ничего экзотически–странного ты еще не почувствовал, — надоедливой мухой зудел внутренний голос. — Тебе еще неизвестно, как это будет, и сейчас ты чувствуешь; думаешь и решаешь как человек. А где гарантия, что сиюминутная твоя решимость не развеется в прах, когда с головой окунешься в незнакомый пока тебе мир ощущений, желаний и настроений экзота?..” Ну уж нет, пропади оно пропадом! Он даст разрезать себя на куски, лишь бы люди сумели понять, в чем тут дело, и успели обезопасить свой мир от “мягкозеркальной” напасти. Блистающие оскалы монстров человечеству не к лицу.
— Вниманию функционеров МУКБОПа, — проговорил Андрей, искоса глядя на оживленно затрепетавшие крылья индикаторного мотылька звукозаписи. — Важное сообщение. Мой контакт с “мягкими зеркалами” в вакуум–створе не был безрезультатным — я обнаружил у себя способность оставлять на экране черные отпечатки ладони. Каких–либо иных экзотических изменений в своем организме пока не нашел. Конец.
“Невозвратный” рапорт в адрес МУКБОПа ни удовлетворения, ни особого облегчения не принес. Ощущение катастрофы уступило место ощущению какой–то мучительной опустошенности, только и всего. Похоже на то, как если бы невинно осужденному заменили смертный приговор пожизненным заточением в подземелье. Андрей определился по высоте, выключил флаинг–моторы и развернул катер носом по курсу. До поверхности планетоида было не меньше двенадцати километров. Из–за горизонта с внезапностью взрыва ударил в блистер машины первый солнечный луч; в пламенном ободке ореола взошел над Япетом и стал взбираться по вертикали маленький иссиня–черный кругляк “затменного” Солнца (жесткий свет его диска был “съеден” поляроидным фильтром буквально вчистую). Потом среди звезд на бархатно–черное небо взошел при полном параде и сам владыка этого края Сатурн — с начищенной до жемчужного блеска острой шпагой Кольца, гладкий, как дыня.
Теряя высоту, драккар инерциальным ходом перевалил изрезанную частоколом теней пограничную зону темноты и света и потянул над озаренной солнцем, обезображенной неровностями рельефа и оспинами кратеров пустыней.
Детали рельефа навевали уныние. Краски были однообразные, тусклые (вся палитра “бесцветности” — от черного до светло–серого) и тоже навевали уныние; изредка проплывали внизу участки, скупо подбеленные жиденькими сугробами замороженных газов. Но местность в целом уныния не навевала, на нее было страшно глядеть. Воображение подсказывало, что тут творилось в те времена, когда коллективно буйствовали сейсмические судороги недр и метеоритная бомбардировка. “А что тут будет твориться, когда начнет буйствовать гурм!..” — подумал Андрей, увидев на горизонте светлую полосу. И чуть не вздрогнул от неожиданности: в ушах прозвучал хриплый кашель. Или что–то похожее на кашель. Странный звук странно качнулся на волне дрожащего эха и замер. Потом повторился. Андрей с подозрением посмотрел на светлую полосу, вернее, на холм заметно подросшего на горизонте Пятна. Подумал: “Радиофокусы Пудинга. Электроразряды? А может, у меня начинается это?..” Ему стало очень не по себе. Ядовито–железистого привкуса на языке он по–прежнему не ощущал. Впрочем, “привкус” Аганн мог просто выдумать. Чтобы, скажем, уйти от расспросов. Или экзоты, скажем, так шутят.
Минуту спустя шлемофон стал выдавать дрожащие эхокашли не только сольного исполнения, но и в составе дуэтов, трио, а иногда и квартетов. Причем довольно–таки регулярно. Крылья индикаторов мотылька трепетали — значит, эхокашли проходят на звукозапись, это уже хорошо. Может быть, специалисты–акустики разберутся. Очень странные звуки…
— Иду инерциальным ходом, высота — восемьсот. Первый радиозвук совпал с моментом выхода верхней кромки Пятна в зону луча прямой видимости. Ясно вижу дугу юго–восточного фронта Пятна, готов к маневру сближения и посадки. Включаю систему видеозаписи. (“А кстати, есть ли тут чему включаться? Есть. И самое поразительное — работает!”) Высота — шестьсот девяносто. Выполняю маневр.
По дну корытообразной и словно очень неровно заасфальтированной долины Гиад жуком пробежала черная тень драккара.
Вцепившись геккорингами и крючьями ступоходов в лед, “Казаранг” стоял перед стеной тумана. Бок исполинского Диска начинался где–то на высоте более трех километров валиком оплывшего карниза и падал с этой высоты бугристо–складчатым обрывом — похоже на вертикальный срез необъятного облачного массива, белесого, плотного, совершенно непроницаемого для взгляда, как мраморная, все заслоняющая перед глазами стена. Подножие грандиозной стены опиралось на грунт (вернее, на ледорит*) оползневым склоном, который, с полукилометровой дистанции выглядел хаотичным нагромождением “мраморных” облаков — местами шаровидно–кучевых, местами сплюснутых буквально в лепешку, а местами растянутых, скрученных и расслоенных на отростки и даже разодранных в клочья. Андрей, оцепенев в ложементе, водил глазами, обозревая доступную взгляду часть немыслимо колоссальной и совершенно неуместной на Япете Горы Тумана. До него не сразу дошло, почему это облакоподобное Нечто кажется монолитным, неестественно плотным. Вдруг понял: естественные облака и туманы клубятся. Клубятся, ползут, расширяются, тают, они изменчивы и подвижны. Гора Тумана — олицетворение статики. Глаз не улавливал здесь никакого движения, никаких изменений. Таинственные силы, которые успели сформировать на поверхности этого колосса бугры, карнизы, складки и оползни, либо кончили свою работу, либо делали ее теперь в ненаблюдаемо–замедленном темпе.