Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
— КА–девять, — позвал он, пальцами прощупывая сквозь пушистый иней металл ступохода. — Контакт!
Где–то вдали вспыхнула и угасла зарница.
— Свет! — приказал Андрей
Снова вспыхнула трепетная зарница — он даже не взглянул туда. Двинулся вдоль борта, щурясь, обеими руками сдирая иней с пояса оптических репликаторов, с лицевой поверхности фар. Можно подумать, на борту катера взорвался весь запас кислорода. На отживающих свой век машинах всегда приходится опасаться чего–нибудь подобного.
— КА–девять, открыть гермолюк!
В кабине инея не было.
Андрей зафиксировался в ложементе, оглядел остатки индикаторных огоньков. Кое–что понял. Воздушные и кислородные емкости на борту были целы, но ни воздуха, ни кислорода в них не было. Открыты все клапаны стравливания. Все, кроме одного. Андрей потянул на себя гибкий заправочный шланг, соединил разъемы и, перекачивая кислород из баллона НЗ в набедренный баллон скафандра, старался припомнить, через сколько часов с момента полного отсутствия команд человека логика и автоматика десантного катера самостоятельно переводят все бортовые системы в режим полуконсервации: спустя триста десять или спустя пятьсот девяносто? В любом случае это больше двенадцати суток. Он чувствовал такое острое желание выдрать из недр автоматики логические капсулы, что пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Заставил себя успокоиться.
Он подсчитал и точно знал теперь, что кислорода в баллонах скафандра ему хватит на двадцать три с половиной часа. Плюс, как шутят десантники, “последнее желание” — восемнадцать минут кислородной поддержки при взрыве аварийного патрона. “Снегирь” не “Шизеку”, в котором можно надеяться на аварийный анабиоз. Не “Витязь” и даже не “Селена”. Ежели обстоятельства не позволят открыть гермошлем после взрыва патрона максимум через двадцать минут — “Снегирь” превращается в саркофаг.
КРАТЕР № 666
На расконсервацию катера и очистку блистера от инея с помощью манипулятора пришлось, затратить около получаса. Занимаясь этой работой, Андрей оглядывал стиснутую со всех сторон мраморно–неподвижными облаками полость пролома и решал, как будет действовать дальше. Но прежде всего он высветил на таймерном табло обратного счета цифры верхнего предела возможности своего пребывания в скафандре — 23:00. Время “матча”, проигрыш в котором совершенно тривиально равносилен смерти.
Он был почему–то уверен, что “Казаранг” пересек в полете первый виток пунктира круглых следов, а ему лично удалось добраться пешком до второго. Скорее всего драккар сейчас находится в промежуточной полости. По–видимому, вся сердцевина гурм–феномена состоит из межоблачных полостей, разных по размерам, форме и освещенности. Возможно, туманные перемычки–мембраны, сквозь которые просвечивается сюда зеленое свечение, тоже варьируются по вязкости и толщине. Хорошо, если бы их толщина уменьшалась в направлении к центру. Или хотя бы не увеличивалась. Интересно, почему туман “мембраны” отличается от тумана стены? Почему при визуально наблюдаемой буквально “мраморной” неподвижности облаков вид этой полости заметно изменился за несколько минут, потраченных в “гонке за лидером”? Во всяком случае, вместо довольно стройного чередования вертикальных темных и светлых полос, которые сотворили иллюзию подернутой туманом колоннады, в глубине полости виднелось теперь нечто вроде горизонтально–щелевых ниш или проходов под низко нависающими клубами кучевых облаков… Интерьеры гурм–феномена, похоже, склонны к скачкообразным изменениям.
— К изменениям у меня за спиной, — пробормотал Андрей. Встрепенулась и угасла зеленоватая зарница. Он покосился на индикатор звукозаписи, тихо присвистнул. Вместо крылышек сигнального мотылька дрожала красная точка. И здесь, значит, дело дошло до точки…
— Что ж, — проговорил Андрей, — значит, не будем тратить время на доклады. Тем более что гурм–феномен нервно реагирует на каждое мое слово.
Зарницы вспыхивали над горизонтально–щелевыми нишами — кучевые облака словно бы мгновенно раскалялись снизу и так же мгновенно остывали. “А мы туда не пойдем, — думал он, втягивая манипулятор в корпус. — Мы пойдем на “ручей” моего не вовремя погибшего напарника… Или вовремя?”
Нежно–зеленое зарево ширилось, надвигаясь с каждым шагом драккара. Там, куда били прямые лучи фар и прожекторов, мутной яркостью наливались белесые пятна. Флер… Наконец “Казаранг” коснулся туманной завесы — Андрей почувствовал, как напряглись металлизированные мускулы ступоходов, увяз корпус. “Пройдет, — с тревогой и надеждой думал он. — Должен пройти. Лишь бы не было чего–нибудь наподобие выверта. С меня довольно…”
Подобного выверту не было ничего. Просто был длительный, трудный для катера переход. Вернее — продавливание. Основное свойство туманной среды — ее вязкость — ощущалось в кабине в той же мере, что и в забортном пространстве. Но если не шевелиться в скафандре совсем, лобовое давление вязкой субстанции воспринималось просто как трехкратная перегрузка.
Лучистым фейерверком летели навстречу и во все стороны… нет, уже не искры — длинные и широкие (шириной с дорожный бордюр) рваные полосы неопределенного цвета. Глазам было больно смотреть, но зрелище, в общем, занятное… По мере продвижения драккара вперед радиант фейерверочной россыпи постепенно смещался кверху, и это создавало замечательную иллюзию скоростного взлета с набором высоты. Сначала под небольшим углом к горизонту, затем все круче и круче. Волей–неволей пришлось погасить фары: головокружительная скорость взлета навстречу нежно–зеленой заре плохо вязалась с черепашьими темпами проползания черных трещин, темных морщин и бугров по нижним экранам — видеть это было невыносимо.
Иллюзорная высота росла, скорость тоже. И вдруг “катастрофическая остановка” на полном ходу — в блистер будто плеснуло зеленой краской. Приехали… Машина глубоко продавливала ступоходами ледорит, корпус вибрировал от напряжения, а окно в подсвеченную зеленым сиянием полость расширялось томительно медленно. Андрей поймал себя на том, что и сам он весь напряжен до предела: мускулатура как дерево — мышцы свело от нелепого стремления помочь машине быстрее выдернуть корму из вязкой среды.
Поднатужимся немножко:
Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать,
продекламировал он, чуточку изменив знакомые с детства строки. Умолк, приглядываясь к светящимся облакам: какая будет реакция?
Никаких серьезных эффектов. Правда, по облакам пробежала волна искристого мерцания. Но пробежала — и все. Ничего больше… Не иначе, Пушкин гурм–феномену понравился.
Машина ухнула вниз, резко накренилась. Цепляя днищем край кратерной ямы, выбралась наверх, выпрямила ступохо–ды и пошла вперед своим обычным шагом. Андрей оглядел зеркальный “ручей” по всей длине полости: одинокий бугор, похожий на оплывший бюст, уже исчез — вся поверхность “ручья” из конца в конец была равномерно утыкана чем–то вроде зеркальных кеглей. На глаз расстояние между этими штуками как будто не превышало расстояния между ямками затопленного пунктира. “Здорово напоминает позвоночник!” — подумал Андрей. Перевел взгляд на нижние экраны. Слишком тонкий позвоночник для такого колосса, как гурм–феномен… Но истины ради: на тоненьком это хребте здесь, очевидно, держится все…