Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
Фрэнк запер сейф, снял перчатки, взглянул на часы. Половина восьмого. Минут через тридцать Нортон должен быть здесь. Надо избавиться от “Видеомонитора”. Этот дьявол в образе человека способен почувствовать даже миниатюрный аккумулятор. Не исключена возможность, что он способен и мысли угадывать. Нет, вряд ли. Это было бы слишком… Но осторожность не помешает. Ведь черт его знает, на что он еще способен!..
Чтобы не встретиться с Сильвией, Фрэнк вышел из Дома, сел на мопед и, выкатив за ворота, повернул в направлении городской станции технического обслуживания элекаров. За полчаса он успеет съездить туда и обратно. Шоссе было влажным после утренней поливки; умытые кусты сирени, идущие зеленой изгородью по обеим сторонам дороги свежо блестели. Фрэнк машинально вывел мопед на “малый фитиль” у обочины и перевел питание мотора с аккумуляторов на “даровую” энергию кабеля. У большого щита с рекламой о прелестях отдыха на Бизоньих озерах его обогнал открытый, дико разрисованный элекар с юнцами и девушками. Молодежь невоспитанно хохотала, указывая пальцами на двухколесного ковбоя. Пока машина не скрылась, было видно, как они там падают друг на друга от хохота. Фрэнк остановил мопед и, растопырив ноги, уткнулся лицом в сложенные на руле руки. Карман чувствительно оттягивала камера “Видеомонитора”. Она была тяжелая, как булыжник. По дороге туда он не чувствовал этого, но сейчас камера стала вдруг тяжелой и неудобной. И мысли стали тяжелыми и неудобными. Он не думал, что будет именно так. Он ни секунды не колебался, когда перелистывал перед объективами “Видеомонитора” записи Нортона, а теперь его угнетало мучительно–двойственное ощущение. Не надо было обладать особо развитой проницательностью, чтобы во всей полноте представить себе ценность полученной… нет, похищенной информации. Но в то же время он совершенно отчетливо сознавал, что похитил ее не к добру. Эта карманная мина способна вдребезги разнести семейный уклад четы Нортонов. Способна опрокинуть, сломать, искалечить многое из того, что людям дорого и привычно. Превратить, скажем, Копсфорт в зону СК, сестру — во врага. Какая по счету зона? Шестая? Н-да… На Памире седьмая. Восьмая на Адриатике, девятая в Калифорнии. Н-да… И суток не прошло с тех пор, как он донимал ни в чем не повинного Вебера экстраполяцией мрачных предположений…
Неожиданно для самого себя он выхватил из кармана блестящий параллелепипед “Видеомонитора”, отшвырнул в кусты. Даже не посмотрел, куда улетела эта мучительно неприятная штука, только слышал, как зашуршала листва. Легче ему не стало. Он не знал, что с ним происходит. Он был холодно–спокоен, но чувствовал, что где–то недалеко от границы спокойствия бродит волна сумасшедшего гнева. Слепого, безадресного. Развернув мопед на пустынном шоссе, он покатил в обратную сторону. Все, что он делал, происходило почти машинально. В голове и в кармане было теперь пусто, размышлять не хотелось. Уж раз он не в силах исполнить священный свой долг, то размышления по этому поводу тем более не имели смысла. В конце концов, в его служебном задании не предусмотрена работа с “Видеомонитором”. Напротив, строго запрещена. Ему вменили в обязанность выявить причастность Нортона к “черным следам” и попытаться склонить этого дьявола то ли к вынужденной исповеди, то ли к добровольному покаянию. И больше ничего. Ничего больше.
Фрэнк оставил мопед на траве и направился к летнему холлу по дорожке, пестро выложенной пластинами разноцветного туфа. Не дойдя до порога, опустился в надувное кресло. Он ощущал себя так, словно и сам был накачан холодным воздухом. Странная невесомость тела, мыслей и духа… В кронах деревьев щебетали птицы. Он сидел, надвинув шляпу на глаза. Ему не хотелось ни видеть здесь ничего, ни слышать…
В летнем холле что–то заскрежетало. Зазвенела посуда.
Голос Сильвии:
— Вода не слишком холодная, бэби?
Приподняв шляпу, он огляделся. Ответил:
— Нет, мом. Вода превосходная.
Нортон развернул элекар Берта на берегу канала, включил водитель–автомат, нажал кнопку “обратного хода” и выпрыгнул через борт. Все вокруг было тошнотворно желтым: небо, кусты и деревья, трава и вода. Вдобавок небо отливало глянцем, и этот неравномерный призрачный блеск делал небо похожим на повисший над головой океан ананасового желе… Нортон продрался сквозь придорожные кусты. Его покачивало. Сквозь просветы между деревьями блестела ядовито–желтая вода. Он лег на траву и уставился в небо. Летом такого он еще не испытывал. В апреле дьявольская желтизна мучила каждые три–четыре дня, но потом вдруг прекратилась, и, помнится, он с надеждой подумал, что это уже навсегда. С таким же успехом он мог бы надеяться, что вслед за апрелем наступит февраль.
Затылку мешало что–то колючее. Нортон сунул под голову руку, вынул засохшую ветку, отбросил в сторону. Безобидное движение вызвало тошнотворные колебания небесного глянца, и Нортон старался больше не двигаться. Желтое небо утомляло глаза, но он не позволил себе смежить веки — знал: будет хуже. Впрочем, и так было нехорошо…
В какой–то неуловимый момент глянцевый блеск помутнел и рассыпался. Пошел сверкающий снег. Казалось, ветер принес откуда–то громадное облако рыжей чешуи, разметал его наверху, а потом этот мусор стал падать на землю, сверкая под солнцем. Желтое небо сменил глубокий коричнево–йодистый фон, ничего, кроме “фона” и “снега” не было видно, и Нортон почувствовал себя совершенно беспомощным, как слепец. Он опустил усталые веки — теперь это уже не имело значения: “снегопад” продолжался.
Уши заложило чем–то непробиваемо плотным, и он, цепенея от страшного подозрения, подумал, что внезапная глухота слишком похожа на… Нет! Только не это! Он готов терпеть все что угодно, только бы на Земле его не нашло то, от чего он сбежал…
Тишина звенела, странно покачиваясь, и постепенно он успокоился. Та тишина, которой он боялся, никогда не звенела. Та была абсолютно мертвой — мертвее представить себе невозможно. Да, все в порядке — сегодняшняя тишина звенит. Очень тонко, едва уловимо… И где–то в самой ее сердцевине словно бы часто–часто лопались липкие пузыри и торопливо шелестела пена. Разговорчивая такая пена, как шепоток безумца…
Сверкающие снежинки–чешуйки мягко и липко лопались над головой, засоряя пространство серыми клочьями торопливого шелеста. Разной плотности мутные тени и коричнево–йодистые пятна… И как будто бы из всего этого кристаллизуется чье–то коричнево–бронзовое лицо — в перевернутом виде, наполовину скрытое тенями, наполовину освещенное колеблющимся пламенем… Не лицо, а скорее намек на него — громоздкое, диковинно–живописное сочетание теней и отсветов бронзы. Нельзя сказать, что это смутно различимое лицо было придвинуто слишком близко, но почему–то хотелось хотя бы слегка от него отстраниться. Как и тогда, в прошлый раз… Он попытался связать в один узел все свои сиюминутные чувства — томило злое желание разобраться и в конце концов подавить в себе рецидив недоверия к вещественной зримости… нет, не то слово… — ощутимости? — да, ощутимости образа. Тем более что в необычном лице было нечто обычное и даже знакомое… Он сделал попытку сосредоточить внимание только на том, что ему показалось знакомым. Эдуард Йонге? Тэдди?.. Торопливый шелест–шепоток безумного эха достаточно внятно повторил его нетвердую мысль: “Эдуард Йонге? Тэдди?..” Бронзовое лицо, кажется, дрогнуло. Нет, он не был в этом уверен. Но шелест–ответ, мгновенно распространенный ошалело качнувшимся эхом, плеснул в мозг резонансной волной: “Жан? Лорэ? Нет, ты не Жан… Кто ты, не улавливаю, не могу понять!..” Эхо было насыщено беспокойством. Тени и отсветы чуть переместились (диковинно подсвеченные куски бронзы словно бы ожили), и лишь теперь он догадался, чье это лицо. Оно отличалось своеобразием черт —смесь европейского с азиатским. Своеобразие было весьма привлекательным. Да что там — даже красивым. Среди ребят “Лунной радуги” Тимур Кизимов выделялся броской красотой…
“Извини, Тимур, сперва я принял тебя за другого…” — нерешительно подумал он. Просто так подумал, на всякий случай. И вздрогнул, захлестнутый новой волной ответного резонанса.
“Нортон?.. Вот сюрприз! Не ожидал… Но, как говорят начинающие поэты, рад эфирному свиданию с тобой”.
“Я тоже. Вверх ногами, правда… Вздор какой–то…”
“Отчего же вздор? Ведь мы с тобой антиподы. Лорэ, к примеру, у меня всегда на боку…”
“Я не о том. Все это вздор вообще… Болезненные судороги мозговых извилин”.
“Молодец. Очень толково все объяснил… У тебя, вероятно, это впервые? Не готов поверить в эфирную встречу?”
“Не знаю, Тим. Но это не впервые. Два раза был Йонге. Желтизна… несколько раз. Тэдди — два раза”.
“Хорошо видел? Ясно?”
“Это можно назвать словом “вижу”?.. Тогда нет. Как тебя”.
“Вот чудак! Откуда мне знать, как ты видишь меня!.. Тебя, например, я вижу скверно. Узнал скорее интуитивно, чем визуально… Так что у тебя с Эдуардом?”
“Да ничего… Мне кажется, Тэдди был взбешен. Ругался. По крайней мере я это так ощутил”.
“Ругался? Йонге? Невероятно… А ты?”
“Я молчал. То есть… ну… сам понимаешь”.
“Диалог, значит, не состоялся… А знаешь, мой милый… ты и Йонге — два чудака! Ведь это же превосходная дальняя связь”.
“Мне и Йонге связь не нужна”.
“Да? Ну прости… Я и забыл, что вы друг с другом не очень–то ладили. Еще тогда я не мог понять почему. Правда, ходила какая–то сплетня, будто бы ты оставил Йонге в хвосте своей внезапной женитьбой…”
“Мы ладили, Тим. Только нам никакая связь между собой не нужна. В сфере моего воображения ему просто нечего делать. Так же, как мне… в его…”