Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
Андрей рассовал бытпринадлежности в гнезда фиксаторов, вышел.
ОРЛЫ МУХ НЕ ЛОВЯТ
Пока он отсутствовал, автоматы–уборщики сделали свое дело: искусственный мох был промыт и аккуратно причесан, свежо и опрятно пахло геранью. Из спального отделения исчезло белье. Рабочие стол и кресло тоже исчезли — в холле, кроме портфеля, ничего не было. Портфель не значился в программном регистре уборщиков.
— Тринадцать–девять, — произнес Андрей формулу обращения для автомата–бытопроизводителя. — Завтрак.
Метровый участок ковра вспучился, неприятно зашевелился (словно там задергалось что–то живое), мох сошел пухлыми складками и, пропустив наружу матово–белую полусферу, снова сомкнулся вокруг ножки подъемника.
— Кресло, — добавил Андрей.
Ковер повторил неприятное шевеление. Усевшись, Андрей ощутил последнюю судорогу кресла, подумал: “Гармония между вещами и человеками”. Ударом пальца о край полусферы заставил ее распахнуться: раскрылась подобно бутону нимфеи. Приятный сюрприз: в хрустальном вазоне живая ветка расконсервированного багульника. Не успел он наполнить бокал кумысом — тишину под сводами грота разогнали прозрачные, как весенняя капель, звуки клавира Гайдна. Завтрак был сервирован хрусталем алмазной огранки. Давно бы так. Металл надоел… О, салат из омаров!
— Тринадцать–девять, будь любезен… окно.
(Хрусталь, омары и Гайдн располагали к некоторому изяществу манер.)
Лунный блеск таежной поляны угас — за пределами грота распахнулась звездно–черная пропасть.
В стекловидных толщах диковинно вогнутых деталей интерьера каюты потекли ручьи рубиново–красных огней (в спальне — медово–оранжевые). Будто сидишь в огненной полости раскаленного до свечения кварцевого массива. И будто бы свежесть воздуха объясняется тем, что открытая в звездную бесконечность сторона этой полости пропускает сюда космический холод.
Под прямым углом к траектории орбитального радиус–хода ничего, кроме звезд, не было видно. Андрей пил кумыс и смотрел, как драгоценный ковш Большой Медведицы медленно заваливается кверху дном. Ось этого медлительного, малозаметного для глаза переворота проходила через крайнюю звезду ковша — Дубхе (сегодня, как и вчера, она держалась у левого среза окна–экрана). Парадокс профессии космонавта: чаще всего имеешь дело как раз с неподвижными звездами. Во время крейсерского хода практически полная неподвижность звездной сферокартины утомляет молодых пилотов–стажеров больше, чем все остальное, — шестичасовое однообразие крейсерских вахт они пытаются скрасить разными способами. Он старался не вмешиваться. Сами должны усвоить: любые способы бесполезны. Кроме одного: ни на минуту не терять ощущения скорости. Но для этого надо родиться пилотом.
Лично ему повезло окунуться в романтику летного дела в достаточно раннем возрасте, когда все воспринимается свежо и остро. Замечательное было время. И место. Под названием Еланья Гарь.
Индекс таежной базы Службы Леса он до сих пор помнил: АДО-15–ЗАТОН. Олег Потапов, один из пилотов–барражировщиков десантного отряда лесной противопожарной охраны (ЛППО), любил давать этому индексу разные шутейные толкования и в первые дни их знакомства выдал такое: “Андрей — Длинноногий Оболтус пятнадцати лет. Зануде Андрею Тобольскому Оттяпали его любознательный Нос”. Он не обиделся. Всерьез оболтусом никто его не считал, занудой — тоже, ростом и комплекцией он был с Олега, а то, что Олег прибавил к его возрасту лишний год, ему льстило. На самом же деле индекс АДО-15–ЗАТОН означал: пятнадцатый авиадесантный отряд, Западно—Ангарский территориальный округ наблюдения. База отряда располагалась севернее зверофермы. Высокий берег быстрой речки Каменки (в солнечную погоду над водой выпрыгивали хариусы), высокое, похожее на островерхое яйцо, сине–белое здание главного корпуса базы, белые домики, овал турбодрома, ангары, авиатехника на стоянках, а над верхушками сосен — чаша антенны связи со спутниками серии “Тайга”. Отец, наведываясь в Еланью Гарь, брал сына с собой и был рад, что его Андрей проявил любопытство к охране лесного хозяйства (ведь чем–то надо было заинтересовать подростка, который после драматического умертвия Рубина упорно сторонился зверофермы). Летом отцу было не до Еланьей Гари, и сын зачастил на базу самостоятельно. Увлекли его не Служба Леса и не охрана лесного хозяйства сама по себе, а турболеты* десантников. К маломощным “ласточкам” лесников и “сенильгам” биологов особой тяги он не испытывал. Его воображением целиком овладели мощные огненно–красные “медведи” десантников ЛППО с выдвинутыми вперед блистерами* кабин и четырьмя навесными бомбоцистернами. Раньше он видел такие машины только в небе — за характерную форму местные жители называли их “контрабасами” — и теперь был счастлив, когда его брали в патрульный полет. А его брали. И часто. На высотных авиалайнерах ему уже доводилось летать, но это было неинтересно — просто летающий фильмотеатр (вошел в Братске, посмотрел фильм, вышел в Крыму — чего особенного?). Другое дело на турболетах. Он задохнулся от неожиданности и восторга, когда впервые увидел на крутом вираже, как ухнул вниз горизонт, справа разверзлась голубая небесная пропасть, а слева вдруг поднялся стеной и громоздко стал поворачиваться неоглядный, пухлый, весь в зелено–ворсистых буграх и складках величественный ковер тайга, потом быстрее, быстрее — и понеслись мимо с невероятным наклоном белые домики, сине–белый пузырь главного корпуса, поляна с малинником Еланьей Гари, блеснула солнечным отражением излучина Каменки… Набрав высоту, Олег довернул машину по курсу, улыбнулся весело (нос пуговкой, глаза хитро сощурены, брови белесые), зафиксировал правую рукоятку управления и со словами: “Ну, как оно, елки–горелки?” — потрепал его по темени шлема и указал в ту сторону, где можно было разглядеть поселок зверофермы. “Нормально”, — ответил он сдержанно, хотя внутри у него все звенело, смеялось и пело в едином хоре со свистом моторов и гулом обтекающего бластер кабины воздуха. С той минуты, когда на него натянули комбинезон десантника ЛППО из огнеупорной ткани (блестящий и скользкий, как ртуть, с эмблемой “медвежья голова” на рукаве), надели шлем с эмблемой АДО на виске и усадили в кресло второго пилота, он почувствовал себя взрослым мужчиной и уже не собирался сдавать завоеванные в мире взрослых позиции. “А что же ты, парень, притих и не просишь у меня поводить турболет?” Он недоверчиво посмотрел на Олега: “А можно?” Потапов хмыкнул: “Нельзя, конечно. “Медведь” не учебная спарка. Вот что… в полете я позволяю тебе легонько держаться за рукоятки дубль–управления, привыкай. Пусть будет так, как будто я инструктор, а ты стажер на провозных полетах. Уловил?” — “Да, командир”, — ответил он сдавленным от волнения голосом, продвинул руки в перчатках дальше по желобам подлокотников и с трепетом ощутил, как под пальцами задышали диффузоры и гашетки рукояток дубль–управления… “Бери плотнее. Ты должен чувствовать все, что я делаю, и сопоставлять это с динамикой инерционных сил на маневре и поведением машины. На приборы поглядывай. Кстати… практикантка–микробиолог Ольга Тобольская… твоя сестра?” — “Двоюродная. А что?” — “Кузина, значит… Нет, ничего. Внимание, стажер: наш район барражирования. Выходим на горизонтальную “пилу” патрульного наблюдения в своем квадрате. Добираем высоту… Как называется? Верно, в летной практике это горка. Уловил, куда утонули гашетки? Молодец. Делаем доворот на тридцать градусов. Уловил? Превосходно. Вот так у нас с тобой и пойдет”…
Так у них и пошло. Лето выдалось жаркое, сухое и для десантников ЛППО напряженное, полетов было много. Из соседнего округа поступали тревожные радиосводки. “Этот участок тоже как пороховой погреб, — бормотал Олег на “пиле”, оглядывая с высоты лесные массивы. — Чиркни молния — лес полыхнет, елки–горелки, ахнуть не успеешь…” Занятый наблюдениями, пилот все чаще доверял стажеру в парном полете самостоятельно “тянуть пилу”. Он “тянул” и все реже слышал от командира: “Ты мне, фокусник, на малых углах доворота крен не “закладывай!” или: “Устрани тангаж, авиагоризонт у тебя перед носом”. В воздухе он за месяц освоил технику барражировочного пилотирования и страшно жалел, что нет у него наземного тренажера. В качестве тренажера иногда он, правда, использовал турболет на стоянке (если ему удавалось украдкой забраться в кабину под солнцезащитным чехлом), но ведь там никаких учебных средств не было, кроме “Руководства по эксплуатации турболетов” и собственного воображения. За рукоятками управления фантазия уносила его в стратосферу, где начиналась дорога к звездам… В конце концов он дошел до того, что стал обдумывать и выполнять фигуры высшего пилотажа во сне. Однажды, застав его в кабине “тренажера”, Олег пристально на него посмотрел и сказал: “Ты, парень, это мне брось. Ну–ка марш по малинникам бегать, купаться, хариусов ловить!” Ага, по малинникам… В прошлый раз ягод набрал, так Олег всю малину Ольге отнес, а она с подругой целую банку слопала и жаловалась потом, что у нее от малины голова болит. И чего командир в ней, в задаваке этой, нашел?!
Многое прояснил случайно услышанный разговор двух десантников. Парень по имени Аркаша (юркий такой, гибкий, с усиками) говорил про Олега другому по имени Гоша (негибкий, как бочонок): “Зря он на Ольгу прицел берет. С его–то пуговичным носом!.. Вчера танцую с ней в баре, так он меня в сторонку оттер и с притворным сочувствием спрашивает: “К чему бы это, Аркаша, твою фамилию на табло приказов высветили?” Пока я бегал на табло смотреть, он ее провожать увязался… Не знаю, как быть. Делать предложение сразу — опасно. Илья не советует. “Трем, — говорит, — она уже отказала, и в тебя по инерции тыквой запустит”. А ты мне. друг Гоша, что посоветуешь?” Друг Гоша неопределенно хрюкнул, а Аркаша куда–то заторопился. Нет, после такого свидетельства загадочной популярности кузины в Еланьей Гари бездеятельно наблюдать, как мается командир, было уже невозможно. Он проник в главный корпус, разыскал Ольгу в секторе микробиологов и вежливо попросил ее выйти замуж за Олега Потапова (на таком уровне вежливости он с ней еще не общался). Ее “соболиные” (по выражению механика Феди) брови взлетели кверху, и она очень ласково осведомилась: “Тебе головку на солнышке не напекло?” — “Не напекло. Он тебя любит”. — “Он что… сватом тебя прислал?” — “Я сам пришел”. — “Покатал он, значит, тебя на своем “контрабасе”, ты и растаял. Моя ты лапочка!..” — “Ничего я не растаял. Знала бы ты, какой человек Олег Потапов!..” — “Какой?” — “Ну такой… надежный, прочный”. — “На разрыв? Сжатие? Скручивание?” — “Ты не крути. Сказала бы прямо: согласна выйти замуж за Потапова или нет”. — “Представь себе, нет. Даже за Потапова”. — “Задавака ты, Олька… Ну и ладно, и пересчитывай своих микробов в пробирке. Олег запросто себе другую жену найдет”. Зеленые ее глаза от злости еще больше позеленели. Ушел он ни с чем. А назавтра Олег вдруг улетел на патрулирование один. Бывший стажер все понял, поплелся на речку и долго сидел на камнях, разглядывая в воде белесое небо. В полдень, сдав смену, пришел Олег, молча сел рядом и стал бросать камешки в воду. Потом сказал: “Зря ты, парень, это затеял. Мы с Олей сами как–нибудь разберемся что к чему. Помощники здесь неуместны… И не задавака она. Красивая, умная, гордая девушка. Добрая, славная… Понял?” — “Понял. Добрая… Всегда норовила меня крапивой стегануть”. — “Ну что ж… крапиву мы с тобой заслужили, елки–горелки… Ладно, стажер, выравнивай крен. Купаться, обедать и отдыхать! В пятнадцать тридцать — предстартовая экипировка”.
Ровно в шестнадцать ноль–ноль снялись с точки и по рекомендации синоптиков взяли северо–западное направление. Сначала видимость была превосходная — как говорят авиаторы: в небе два солнца. Потом появилась двухслойная низкая облачность. Он вел турболет под кромкой верхнего слоя, то и дело задевая блистером сизые клочья пара, а внизу проносились небольшие свинцово–серые облака. Машину потряхивало. Когда нижние облака стали крупнее и гуще, Олег пробормотал: “Сложнячок!..” — взял управление на себя, включил экран с автокартой синхронно–маршрутного сопровождения. “Стажер, глядеть в оба!” Стажер глядел в оба и правее по курсу заметил между двумя облачными слоями как бы выступ третьего слоя — пелену белесого марева. Олег бросил машину в разрыв облаков, на вираже обогнул мутную стену дождя. На дне полукилометровой пропасти расстилалась помрачневшая тайга, а впереди поднимался к облакам хорошо заметный в этом царстве темно–зеленых, синеватых и свинцово–серых красок широкий белесый столб дыма. “Очаг, командир!” — взволнованно выкрикнул он. Олег не ответил. Они обошли очаг по эллипсу на малой высоте и видели сквозь клубы дыма багровые пятна. Тускло блеснула задымленная лента речушки. Снизившись над водой, они обогнули пылающий берег — оттуда летели в воду горящие сучья. “Все ясно, стажер. Будем блокировать главное направление огня и юго–западный контур”. Он не успел вникнуть в слова командира — перегрузка вжала его в амортизаторы кресла. Стремительный набор высоты, боевой заход прямо с дуги разворота, прицельное пикирование, сброс бомбоцистерны (машину дернуло), великолепный маневр ухода перед стеной дыма в косую петлю… Турболет выровнялся. “Ну как, стажер?” — “Класс, командир!” — “Ты вниз посмотри, вниз!” Он посмотрел. Там, куда улетела оперенная стабилизаторами бомбоцистерна, распухал гигантский белоснежный спрут — вытягивал бугристо–белые щупальца в направлении удара, а из каждого щупальца веером рассыпались по сторонам и взрывались фейерверочно–пышными хризантемами клочья белопенной массы, и все это шевелилось и пучилось… Еще две атаки — и новые два “спрута”, порожденные взрывом кассетных пенозарядов, накрыли большой участок пожарища. Последнюю бомбоцистерну Олег послал в центр очага (дыму сразу стало меньше), покружил для видеосъемки, поднял машину над облаками.
Внизу ослепительно белела под солнцем обширная облачная равнина, далеко на востоке были видны похожие на холмы кучево–дождевые облака уходящей грозы. Олег вызвал базу, передал координаты очага и видеозапись результатов бомбометания. База поблагодарила экипаж “семерки” за оперативность и сообщила, что отправляет в район очага дежурную эскадрилью “медведей” с группой десантников. “Ну вот, стажер, десант после нас прихлопнет остатки, и дело с концом. Ощущаешь, насколько легче стала наша “семерка”? То–то!.. Бомбогруз — половина полетного веса. А теперь хоть фигуры высшего пилотажа выписывай. На петлю выйти не сдрейфил бы?” — “На прямую Нестерова? Разрешение будет — выйду”. — “Значит, дело только за разрешением?! — Олег смеялся. — Имя–отчество Нестерова вспомнишь — так и быть, разрешу”. — “Чего вспоминать, я и не забывал. Петр Николаевич его звали”. — “Надо же!.. Ну, валяй пробуй”. — “Какие будут инструкции, командир?” — спросил он, чтобы выиграть минуту, подавить внезапный наплыв волнения. “По инструкции мертвую петлю не сделаешь, — сказал Олег. — Наверху не попади в режим сваливания, а внизу не провались в облака — вот и вся инструкция. — В шутку добавил: — А если провалишься — больше полутора тысяч метров просадки не допускай, потому что это будет уже посадка. Понял?” — “Да, командир”, — серьезно ответил он и, покосившись на авиагоризонт, заставил машину круто взмыть по дуге… Петля получилась (ни сваливания, ни просадки). Олег словно бы не поверил: “Ну–ка, ну–ка, еще раз! Петля, выход на горку и на прямую через переворот”. Он удачно сделал и это. “Обалдеть…” — проговорил Олег и всю дорогу до базы насвистывал. А во время переодевания в экипировочной вдруг сказал: “Комплекс высшего пилотажа выполняют в конце второго года специального обучения. Ты у нас феномен… Тебе, парень, прямая дорога на космофлот. Там таких обожают Ишь глаза заблестели!.. Хочется?!” — “Еще бы! Только ничего, наверное, из этого не выйдет…” — “Вот те раз!.. Откуда сомнения?” — “Пока я вырасту и выучусь, там вместо пилотов одна автоматика будет”. — “Кто сказал?” — “Я где–то читал”. — “А… Ну, писать об этом начали еще до того, как Юрий Гагарин над планетой поднялся. Уловил?” — “Да”. — “Тут сомневаться можно только в самом себе. Не каждому хватит смелости уйти в Дальнее Внеземелье. Мне, к примеру, там было бы… неуютно. В корабле месяцами… как в железной бочке. Окна и те ненастоящие. Звездно–черная жуть без конца и без края, искорки ненормально далеких миров, до которых ни на каких кораблях и в сто лет не добраться, и ты это лучше всех понимаешь… Мне ветер нужен, а не сквозняк вентиляции. Дождь, а не душ. Светлое небо, деревья, трава… Ну как, не отпала охота идти в межпланетку?” — “Нет, командир”. — “Ладно. Считай, этого разговора не было. А с межпланеткой я тебе помогу”.
Обещание командира он пропустил мимо ушей почти без задержки. Через три года он, безусловно, сам поступит в Иркутскую межпланетку — летно–инженерный вуз космонавтики, — и странно думать, что здесь могла бы понадобиться помощь со стороны. Но уже в середине августа на турбодроме нежданно–негаданно приземлилась машина ошеломительной красоты. Поглазеть на остроносое синевато–глянцевое диво сбежалось все население базы. Это был космодесантный катер “Буран” (сами космодесантники, впрочем, называют свои катера драккарами*), новое изделие Красноярского комбината космической техники. Потрясенный, он не мог оторвать взгляда от драккара. Было в “Буране” этакое благородство осанки голубя–сизаря, помноженное на стремительность линий стратосферного гиперзвуковика. Пилот “Бурана” (уже без гермошлема, но еще в высотном костюме), улыбаясь, о чем–то разговаривал с Олегом. Олег увидел своего стажера, сделал знак подойти, а он не сразу понял, что это ему, и стоял столбом, пока зрители не расступились перед ним двумя шеренгами. “Знакомься: Борис Аркадьевич Фролов — пилот–инструктор Иркутского вуза космонавтики”. Фролов — кряжистый человек с круглым лицом (массивный раздвоенный подбородок, рыжеватые брови, тяжелые веки, прищур которых не мог скрыть колючего взгляда рысьих глаз) — пожал ему руку и вежливо спросил: “Хотите, юноша, осмотреть кабину?” Еще спрашивает! “Мне там ничего не трогать?” — “Сколько угодно. Трогать, знакомиться, включать любые системы… все можно. Вот только сниматься с точки нельзя — без меня не получится”.