Лунная Ведьма, Король-Паук
Шрифт:
– Испытываю? Это как же так, муж? Она сказала, что нашла талисман в той самой канаве, где я нашла ее. Несомненно, это рука богов. Я говорю себе: жена, зачем твоему мужу разгуливать возле какой-то канавы? Да еще в квартале Галлинкобе? И как ожерелье может упасть с его шеи, если нитка не порвана? Зачем ему вообще ходить пешком? Но боги всегда говорят: «Доверься мужу, ведущему к правде». Вот я и выбираю это самое доверие. Ну а учитывая, как эта девочка стерегла то, что оберегает меня и нас, то, несомненно, человек, столь известный своими благодеяниями, как ты, тоже будет желать ей блага.
– Ну так брось ей три золотых, и пускай катится.
– Бросить, как какой-нибудь шлюхе?
Господин Комвоно закашливается и говорит, что совершенно не знает, как торговаться со шлюхами.
– Девочка, ешь ты неправильно. Ты ведь не корова, жующая жвачку. Кушать нужно так. Прежде чем брать хлебный ломоть, погляди на него, подбрось, и отламывай небольшими кусочками. Козью тушенку зачерпывай аккуратно, кусочками не больше кончика пальца. Кушай неторопливо, и чтоб никто не видел, что ты там жуешь, людям на это неприятно смотреть. Милочка, ну как ты умываешься! Я ведь вижу, ты этого совсем не делаешь, если только не грозиться прогнать тебя вон из моего дома. А мыться надо вот как: заходишь в умывальную возле амбара и натираешь кожу песком. Скребешь между грудями, не забываешь про ступни, отскребываешь локоть, чтобы он не выглядел куриной пяткой; аккуратно споласкиваешь свою ку – много воды туда не лей, это не воронка. Девочка, что у тебя с головой? Игию даже не примеряй – ты не знатного рода. Возьми эту ткань, и пусть служанка покажет тебе, как сворачивать геле [10] . Волос у тебя немного, а торчат как попало. Девочка, ну кто так ходит? Надо вот так. Посмотри, как ходит ндеге-катибу, птица-секретарь. Как важно она держится: крылья сложены как у человека, сцепившего руки за спиной; подбородок вперед, голова поднята высоко, будто удерживает на себе кувшинчик масла. При каждом шаге сначала смотришь за коленом, приподнимаешь его, но не слишком высоко – надо по-женски, – и смотришь на ступни, как они касаются земли, не спеша, плавно, словно на цыпочках.
10
Геле – нигерийский головной убор из куска ткани, обернутого вокруг головы.
– Вы хотите, чтоб я походила на ту бесовскую птицу? – удивляется Соголон, видевшая однажды, как тот самый секретарь затоптал и проглотил змею. Госпожа Комвоно награждает строптивицу шлепком.
– А ну прекратить мне эти кумушкины кривотолки! – командует она. – Из своих девчачьих лет ты скоро выйдешь, и тебе нужно быть готовой.
Готовой к чему, Соголон не спрашивает. Мисс Азора тоже говорила, что надо выходить из своих девичьих лет, а расстраивать госпожу Комвоно и лишаться ее доброты не хочется. Хотя чувствуется, что хозяйка явно ее холит и взращивает; сложно сказать для чего, но вряд ли это сильно отличается от приемов мисс Азоры. Соголон чутко наблюдает за всеми мужчинами и женщинами, что приходят с визитами, а их немало.
Таясь по затемненным уголкам и коридорам, она узнает, кто потерял уборщицу, кому нужна дочь, какой мальчик недавно прошел посвящение в мужчины, кто из вельмож разочаровался в своей последней жене или, учитывая интерес хозяйки к пересчету монет, кто просто сорвал недурной куш. Годы, проведенные у мисс Азоры, дурочкой ее явно не сделали. Соголон знает, что без приданого для мужчин она безынтересна. Ну разве что мужчина захочет себе сыновей, одного за одним, и ему всё равно, из какой дырки они выскочат.
Девочка взирает на мир из своего окна, всё еще приникая ладонями к диковинной вещи, именуемой оконным стеклом. Крыша широкая – наверно, место, где сходятся мужчины и за беседами о мудрых вещах что-нибудь пьют. Крыша со ступенями на еще одну крышу – семья там, наверно, уже большая и всё растет. Иногда крыши не отличаются от стен, что под ними, а на них запечатлены следы рук тех, кто их возводил. Вон высокая тонкая башня – тюрьма или, может, место, где город хранит на случай голода запасы сорго. А может, это дом самых худых и высоких людей в девяти мирах. По окнам Соголон считает этажи. Три дома высотой в три этажа с окнами над окнами, а дальше четвертый, высотой всего в один и вообще без окон. «Три семьи богатые и одна бедная», – догадывается Соголон. Интересно, что за женщины там живут. Город крыш, о высоте которых судить сложно, потому что большинство из них похожи. А несколько шестиэтажных и даже восьмиэтажных домов упираются в самое небо. У всех стены одного цвета, коричневые, охряные, из песка или засохшей грязи. Окна, сделанные не по лекалам зодчих, а как норы и пещерки, похожие на входы в пчелиные ульи.
Ночью город меняется. Теперь он похож на спину животного, черную от теней и шипов, а средь теней мерцают окна с оранжевым светом. Несколько ламп в нескольких окнах, и все смотрятся одиноко. Свет в основном тусклый, потому что главный огонь находится дальше, в печи, где готовится мясо, или в напольном котелке, где варят кофе. Дальше, в глубине города, огни даже и не мерцают. А далеко на севере, в центре Конгора, на вершине той самой высокой башни, статуя птицы, которая сидит на вершине, словно собираясь взлететь.
Башня Черного Ястреба – так называет ее кухарка, когда берет Соголон на улицу. Всё, что там помнится, – петляющая змеей дорога, такая широченная, что три повозки с одной стороны могут разом ехать против трех с другой, а затем она сжимается так узко, что местами протиснется разве что женщина. Покинуть квартал Таробе, который, как с гордостью говорит кухарка, в городе самый богатый, значит отправиться либо на юг, к пересыхающему руслу реки, где рабы добывают из грязи воду, смачивая в ней тряпки, а затем отжимая их над ведрами, чтобы отделить грязь, либо отправиться на север, куда глаза глядят. Путь идет по окраинной дороге вдоль Имперских доков, пока не выходит на другую дорогу, широкую и оживленную, которая манит в глубь квартала Нимбе, где ведется учет «всему, что ходит, плодится и гадит», как говорит кухарка. Соголон уже подустала, но кухарке, похоже, всё нипочем, ишь, какая неутомимая. Соголон приходится кричать, что она дальше пешком не пойдет, чтобы та свистнула повозку, которая отвезет их через дорогу, мимо Черной башни в квартал Нимбе, где кухарка думает закупаться.
– Нам нужен новый масляный светильник, а если хотим сэкономить, то лучше два. Здесь, в Нимбе, лучший делальщик ламп и вообще всего, чего ни попросишь, – говорит она, хотя Соголон вовсе и не спрашивает. Ее занимает, что здесь стены высоки настолько, что солнце не пробивается на улицу. Из мыслей ее выводит шум спора: кухарка вздорит с торговцем насчет цены лампы. Оба бранятся, зовут в свидетели богов и грозятся их карами, пока кухарка наконец не говорит, что если иметь дело с плутами и разбойниками, то уж лучше тащиться для этого на север. Север. Туда они дальше и направляются, в квартал Галлинкобе, где большинство домов выглядят толстыми, приземистыми и одинаковыми.
А все люди здесь с одинаково нахмуренными лицами.
– Не говори хозяйке, куда мы идем, – наказывает кухарка, – и никогда больше сюда не возвращайся. – Она ведет ее за руку по улицам и хмурится, когда Соголон говорит, что прошло уже много времени, когда она была маленькой девочкой.
– Если я отпущу твою руку в квартале Галлинкобе, дом госпожи ты уже больше никогда не увидишь, – пугает она, оставляя Соголон наедине с колдовским зрелищем продаж, покупок, разгульного пьянства, ругани, хохота, раскатывания тканей, разделок туш, шествия знатных женщин с рослыми, как дубы, охранниками, торгов по сделкам и ценам и с предупреждением, что она может подвергнуться опасности.
Опасность там – в безвестной глуши деревеньки, название которой у нее даже не отложилось, где трое братцев не чают с ней расправиться. Опасность – мужчина, приходящий к мисс Азоре насладиться Запретной Лилией; тот, которого она не успела опоить зельем, прежде чем он толкнул ее на кровать. Опасность есть в потустороннем мире, где, по словам братьев, истошно вопит ее мать, взывая к ним отомстить мелкой бесовке, что вылезла из ее ку и убила родительницу из своенравия. Конгор? Да этот край просто чудо. Что и печалит Соголон, потому что она не хочет его покидать. Пусть даже хозяин шарахается от нее как от куклы вуду, что обжилась в его доме.