Лунные драконы
Шрифт:
С ботинками пришлось повозиться: шнурки Сергей разрезал ножом. С джинсами и свитером дело пошло быстрее. Когда на Полине осталось только насквозь промокшее белье, он остановился. Вернее, она его остановила:
– Я сама.
– Подожди, я поищу что-нибудь из одежды. – Сергей выбежал из комнаты.
На полке в шкафу нашлись только старые джинсы отца и его собственная, бог весть как сюда попавшая фланелевая рубашка. Зато обнаружилось банное полотенце и два шерстяных одеяла.
– Это все, что есть, – Сергей положил на колени Полине полотенце
Она молчала, прижимала к груди полотенце и смотрела на него как-то странно.
– Что?
– Отвернись.
– Хорошо, я тоже переоденусь. – Сергей отвернулся, стянул с себя мокрую одежду. – Уже можно? – спросил, застегивая джинсы.
– Можно. – Полина вытирала полотенцем волосы. Его рубашка была ей велика, и застегнула она ее не на те пуговицы. – Руки не слушаются, и пальцев на ногах совсем не чувствую, – сказала и попыталась улыбнуться. Через силу, просто, чтобы он не волновался. А как он может не волноваться?..
– Дай-ка, я посмотрю...
У него были сильные и горячие руки. Это первое, что она почувствовала. А потом в подошвы точно вонзились сотни иголок...
– Больно? – спросил он, не поднимая головы.
– Колет.
– Это хорошо, что колет. Хуже было бы, если бы не кололо.
Полина не стала спрашивать, откуда он это знает, просто доверилась его рукам, горячим и сильным.
– Так лучше?
– Лучше.
– Тебе холодно?
– Да.
Ей было не просто холодно, а невыносимо холодно. Кажется, даже холоднее, чем тогда, в проруби. Даже говорить было тяжело. А медвежья шкура вымокла и остро пахла шерстью.
– Давай-ка перебирайся сюда. – Сергей подтащил к камину кресло.
Шевелиться не хотелось, одеяло не спасало, каждое движение вызывало волну озноба. Она бы перебралась, только чуть позже...
Он не стал ждать, подхватил на руки, усадил в кресло, подоткнул одеяло, а потом, смущаясь, сказал:
– Хочешь, я дам тебе свои носки? Ты не думай, они чистые и очень теплые.
– А сам? – Спорить не хотелось, а хотелось еще больше тепла. Кажется, ей уже никогда не согреться.
– У меня ботинки на меху. Не замерзну.
Его носки были приятно колючими. И теплыми, в самом деле теплыми...
Полина не заметила, как Сергей вышел из комнаты, поняла, что его не было, лишь когда он уже вернулся с термосом и бутербродами. А еще с бутылкой, на две трети заполненной чем-то янтарно-желтым.
– Что это? – Есть совсем не хотелось. Чтобы взять бутерброд, нужно высунуть руку из-под одеяла, а она не может.
– Это коньяк – лучшее лекарство от переохлаждения.
– Я не буду.
– Будешь. Считай, что это лекарство.
Полина никогда раньше не пила коньяк. Вино и шампанское пила, горилку с легкой руки Петровича пила, а коньяк – нет. Она зажмурилась, сделала осторожный глоток. Янтарное тепло пощекотало нёбо, скользнуло вниз и уже через мгновение накрыло жаркой волной.
– Ну как? – Сергей присел на подлокотник кресла,
– Тепло. – Она не врала, коньяк и в самом деле сотворил чудо. Или скоро сотворит, если она сделает еще пару глотков.
– Я же говорю – лекарство. – Сергей улыбнулся, забрал бутылку, отхлебнул из горлышка.
– Что ты делаешь? – Полина знала, что он делает. Знала и не одобряла.
– Пью коньяк, а что?
– Тебе нельзя.
– Почему? Почему тебе можно, а мне нельзя?
– Я совершеннолетняя. – Смешно читать морали в сложившихся обстоятельствах, но по-другому никак, он же ее ученик.
– А мне до совершеннолетия осталось меньше полугода. – Насмешливый полунаклон головы, внимательный взгляд, от которого становится жарко.
– Я тонула. Ты же сам говорил, что лекарство...
– А я тебя спасал. Я волновался за тебя. Мне тоже нужно лекарство.
Ну что тут возразишь? В каком-то смысле он прав.
– Когда электричка?
– Какая электричка? Полина, в чем ты собираешься ехать? Вот в этом? – небрежный кивок в сторону мокрой одежды. – Это не высохнет и до утра.
Не высохнет, он прав.
– И что теперь делать?
– Придется заночевать здесь.
Да, она это уже поняла и почти смирилась. Почти...
– Твой отец будет волноваться.
– Мой отец в командировке.
– Мне завтра на работу.
– Завтра – воскресенье.
– Но это неправильно...
– Да? – Сергей аккуратно поставил бутылку с коньяком на пол, посмотрел сверху вниз, спросил: – Что именно ты считаешь неправильным?
– То, что ты... то есть мы... – кажется, она покраснела.
– То, что нам придется провести ночь под одной крышей? – усмехнулся он.
– Это будет непедагогично, не правда ли? А давай я уеду и не буду тебя смущать. А завтра вернусь с сухой одеждой. Хочешь?
Полина молчала. Ей совсем не хотелось оставаться одной в этой затерянной в лесу избушке. Но правда была не в этом. Правда была в том, что ей хотелось остаться здесь с ним. Ей захотелось этого в тот самый миг, когда его пальцы коснулись ее замерзших ступней. Когда тысячи невидимых иголок впились ей в кожу, что-то похожее происходило и с ее сердцем. Кто сказал, что влюбленность – это счастье? Полина ощущала любовь через боль, через тысячи невидимых игл...
– Что случилось? Полина, у тебя что-то болит?
Наверное, ее мысли слишком очевидны, если он смотрит на нее так странно.
– Я хочу, чтобы ты остался.
Это прозвучало как приглашение к чему-то далеко выходящему за рамки «ученик – учительница». Впрочем, они уже давно вышли за эти рамки...
Они ужинали в молчании. Разговор не клеился. За окном давно стемнело, и оба думали об одном – о том, что скоро наступит ночь...
Сергей принес еще дров, подбросил в огонь несколько березовых поленьев. Полина развесила сушиться их одежду, расстелила диван. Все это было так буднично, что, когда он погасил свет, она уже почти не боялась...