Лунный камень мадам Ленорман

Лесина Екатерина

– Стася?

– Она нас вывела. – Григорий стянул плащ и бросил Машке. – На, а то околеешь и дядечка расстроится.

– Гришенька, ты промокнешь!

– Отстань, мама!

Плащ был толстым и теплым изнутри, но Григорию его показалось мало, и он принялся стягивать через голову вязаный свитер, который Машка тоже приняла.

– Платье сними, – посоветовал Гришка, отворачиваясь. – А то толку не будет.

Машка слишком замерзла, чтобы проявлять неразумную скромность. И стянув мокрое платье, она надела свитер.

Толстый какой. И теплый, пахнет терпко хорошей туалетной водой. Рукава достигли середины ладоней, и Машка сжала кулачки, пряча руки. Длины же хватило, чтобы свитер походил на короткое платьице. Сверху лег плащ.

– Гришенька! Ты… – Софья Ильинична попыталась всучить сыну шубу, под шубой обнаружилась толстая вязаная кофта. А они успели одеться, и значит, пожар только-только разгорался. Почему их не предупредили?

Случайность?

– Отстань, мама. – Григорий тряхнул головой и неожиданно серьезно заметил: – Хватит за мной бегать!

– Ты простудишься! Пневмонию заработаешь!

– Не заработаю, лучше ты скажи, где Стася. – Григорий отступил под прикрытие бортика, и Мефодий кивнул, присоединяясь к вопросу. – Ты ее видела?

– Я? – Софья Ильинична так и осталась с шубой в руке. И мокрый, смешанный с дождем снег оседал на черной ее кофте. А Машка все думала: неужели из этой троицы не нашлось никого, кто пожелал бы предупредить о пожаре их с Мефодием? Ладно, поджигатель, убийца, а остальные… или остальным попросту случай показался удобным?

Смерть… ну да, Мефодий умрет, и состояние его можно будет разделить поровну. Ведь они не убивали, просто остались в стороне. Ее колотило от пережитого страха, от холода, от понимания, что люди, стоящие рядом, на расстоянии вытянутой руки, желали Машкиной смерти.

Ничего личного.

Только деньги.

– Ты… просто интересно, почему Стасенька сказала, что пойдет за Мефодием? И Машкой… – Григорий раскачивался, перекатываясь с пятки на носок и обратно, он сунул руки в подмышки и выглядел неожиданно старше своих лет. Слетела маска злого шутника, и выражение лица сделалось иным, до боли знакомым. Они ведь похожи, дядя с племянником, пускай и сами в том друг другу не признаются.

– Стася! – охнув, Софья Ильинична прижала руки к груди. – Это она! Я всегда знала…

– Помолчи. – Григорий сказал это резко, и матушка его послушно примолкла. Он же, повернувшись к Мефодию, заговорил: – Я не спал, когда она пришла, в Сети сидел… читал… всякое.

Он вдруг смутился, и Машка догадалась, на каких именно сайтах сидел Григорий.

– Сказала, что пахнет дымом и, наверное, начался пожар. Надо уходить из дома. Я поначалу не поверил, но выглянул в коридор, и там тоже дым… я за мамой пошел… я знаю, что вы были ближе, но… про вас я не подумал вообще. За нее волновался.

И Софья Ильинична, охнув, попыталась сына обнять, но помешала шуба, которую она все-таки набросила на плечи Григория,

велев:

– Не спорь со мной!

– Вот, а Стася сама сказала, чтоб маму выводил, что вами она займется… что ты спишь крепко и…

– Ты видел ее?

– Где?

– На улице. Видел?

Григорий на секунду задумался, затем уверенно ответил:

– Нет. Я маму искал. Ее в комнате не было…

Несколько мгновений тишины, и тяжелый взгляд Мефодия, от которого Софья Ильинична пятится.

– Я… я в кухню ходила! – с вызовом произнесла Софья Ильинична. – Или это запрещено? Я спать не могла! У меня сердце не на месте было… разволновалась… а когда я волнуюсь, я всегда ем. И бессонница опять же… вот я в кухню и пошла… а потом смотрю, дымом пахнет… и назад… а там Гришенька, и… я схватила первое, что под руку подвернулось, и мы сюда вышли.

– И Стасю ты не видела?

Софья Ильинична покачала головой. Без косметики, с волосами, связанными в хвост, она выглядела жалко, впрочем, Машка подозревала, что и сама она смотрится ничуть не лучше.

Горло драло. Болела голова. И шея тоже. Ныли содранные руки и ноги. Холод продирал до костей, а сами эти кости казались хрустальными. Одно неловкое движение, – и Мефодий просто-напросто рассыплется. Он заставлял себя дышать глубоко, гоняя из легких отраву, глотал вязкую слюну, давил желудочные спазмы. Не хватало еще опозориться перед Машкой…

Она дрожала осиновым листом, кутаясь в непомерно большой плащ, черные полы которого раскрывались, и тогда мелькали чужой свитер и белые ноги, босые ноги.

Надо решаться.

Мефодий испытывал злую ревность, хотелось отвесить мальчишке подзатыльник, за плащ, и свитер, и за то, что он в кои-то веки ведет себя по-человечески. Виделось в этом новое притворство.

Ложь.

Кто из них?

Поджечь дом не так и просто, но… не сложнее, чем изготовить призрак. Да и не похоже, чтобы горел весь дом… Плеснуть бензином… или спиртом… что еще горит? Все, кажется… есть жидкость для растопки каминов… стояла в холле темная бутыль. Когда? Надо проверить, но… что это даст? Ничего. Есть ведь еще в кладовке запас, и… и не важно, как это сделали.

Кто?

Софья Ильинична, что вьется вокруг сыночка, щебечет, взмахивает руками, пытаясь одновременно и нос вытереть, и обнять, и согреть… могла? Могла. А он? Почему бы и нет? Выйти. Плеснуть жидкостью. Бросить спичку и уйти мамочку искать… а ведь кухня… зачем она в кухню ходила? И вправду проголодалась? Или в кухне ее не было?

Тогда где?

Не скажет правды. Стася. Надо вернуться за Стасей. Если ее нет у дома, то она там, за дверями… страшно. Мефодий всегда боялся огня. Мелькнула трусливая мысль, что ей, скорее всего, уже не помочь, и стоит ли рисковать? Мефодий мысль отогнал. Он переступил порог, но поганец вцепился в руку.