Лунный плантатор
Шрифт:
— Там узнаешь! — рявкнул Иван Иваныч.
— Примерно таким вот образом, — довольно проговорил Родион сбрасывая с себя непромокаемый плащ и кидая его на заднее сиденье джипа в след за игрушечным пистолетом Наткиного сына. — Передашь Женьке спасибо от дяди Родиона. Дескать мы тут его арсеналом ненадолго воспользовались. Помповое ружье вообще как настоящее! Ну и нагнала ты им страху на этого чудика! — воскликнул Родик.
— А сам еще больше испугалась, — сказала Ната. — А если он сейчас в милицию побежит. — Нас же через десять минут по всему городу будут разыскивать!
— Не будут, — пообещал Родик. — Что он им
— Ну, — сказала Ната. — Все равно боязно.
— Не бойся, — усмехнулся Родик. — Во имя великой цели приходится играть на грани фола.
— А что сейчас? — спросила Ната.
— Сейчас заезжаем на автомойку и, что бы машина твоего ненаглядного мужа блестела как у кота сама знаешь что!
— Фи, — Натка брезгливо поморщилась. — Твой солдафонский юмор не переношу!
— Зато у нас теперь много денежек! — Родик с удовольствием потер руки.
— А если бы он отказался платить? — спросила Натка.
— Ну первые двое же не отказались? — резонно возразил Родион. — Психологию надо было в институте изучать, а не дурью маяться! — поучительно проговорил Родик.
— А если бы все таки отказался?
— Ну отказался бы… Ну и что? — Родион пожал плечами. — Что нам трудно до следующего баклана доехать? А? Та-а-а-к… Кто у нас там дальше на очереди? Дай-ка списочек посмотреть!
Глава двадцать третья
Из которой становится ясно, что шакал шакалу не волк, а друг и, можно сказать, соратник. И в которой читатель узнает о том, как на кончике пера может уместится миллион людей
С Петром Алексеевичем Семибабой Родион познакомился случайно. В баре на третьем этаже Петербургского Дома журналистов. Настолько случайно, насколько случайность соответствует истине: «На ловца и зверь бежит».
… — Понимаете, молодой человек, — Семибаба вальяжно развалился на стуле и манерно щелкнув тонкой пластинкой платиновой зажигалки так же манерно прикурил длинную ароматную сигарку. — Журналистика, такая штука, — Семибаба помедлил выпуская дым. — Что заниматься ею могут либо умы чрезвычайно изощренные, либо совершеннейшие бездари. Вам понятно? — Петр Алексеевич пристально посмотрел на Родиона, так словно только, что открыл ему какую-то важную истину до которой Родион без него ни за, что бы сам не додумался.
Глаза у Семибабы были влажные и маслянистые. Странное сочетание глубочайшей мировой скорби по невинно убиенным и утонченной старческой похоти патологического импотента. Человеку попавшему под перекрестный огонь этого взгляда начинало казаться, что он совершил нечто постыдное и такое смывается только кровью.
Родик легко выдержал этот взгляд, но на вопрос Семибабы предпочел не отвечать давая понять, что вопрос этот, само собой, риторический.
Два кусочка сахара полетели в керамическую чашку с кофе. Родик невозмутимо принялся размешивать сахар ложечкой, предоставляя Семибабе возможность выдержать театральную паузу.
— А вы мне нравитесь, молодой человек, — сказал Семибаба и уголки его аристократического рта чуть вздернулись в усмешке.
— Вы мне тоже, — в тон ему ответил Родион и положив ложечку на блюдце сделал несколько глотков из чашки.
— Умница, — похвалил Петр Алексеевич и затянулся сигаркой. — Не теряете нить.
— Не сочтите за бестактность, — Родион продолжил разговор. — Вы относите себя к умам изощренным?
— Молодой человек, — Семибаба стряхнул с сигарки столбик бархатного пепла. — Я тридцать лет в журналистике. В разное время мои опусы
— Хорошо, Петр Алексеевич, — ответил буфетчица и, оторвавшись от экрана телевизора заколдовала над бутылками в баре.
— Но знаете, что? — Семибаба наклонился к Родиону. — Если бы тридцать лет назад, мне, студенту журфака кто-нибудь осмелился бы сказать, что я бездарность — я порвал бы его на месте одними зубами, как лисица-полевка разрывает тушку хомячка.
— Я так понимаю, — сказал Родион. — Ваша снисходительность к самому себе — снисходительность мэтра увенчанного лаврами?
— Понятливый молодой человек? — улыбнулся Семибаба и, понизив голос добавил. — Просто копаясь в говне со временем сам начинаешь ощущать себя говном, — презренное эстетами слово «говно» Семибаба проговаривал со смаком воинствующего интеллигента. — Журналистика, молодой человек, обслуживает человечестве в его, так сказать, экскремнтальной части, — Петр Алексеевич сделал ударение на «метальной». — Репортеры — это ассенизаторы человечества увешанные перьевыми ручками, блокнотами, диктофонами, фотоаппаратами, видеокамерами — орудиями, так сказать, труда — совковыми лопатам, стальными ершами, вантусами, дезодорантами и туалетной бумагой разного колера. Вам понятно?
— Ирония — да, — улыбнулся Родик.
— К дьяволу иронию! — масло во взгляде Семибабы вспыхнуло. — Чему нас учили в институтах? За фактом видеть явление. Делать из говна конфетку! «Открытие единственного общественного туалета на Садовой улице ничто иное как очевидный прогресс в сфере культурного обслуживания населения!»
Чему научила меня моя репортерская практика? Чистить сортиры в головах, подтирать задницы сильным мира сего и считать гонорар столбиком. Вам понятно!?
Аннушка принесла коньяк и блюдце с лимонными дольками. Семибаба сходу опрокинул в себя стопку янтарной жидкости и закусил лимончиком.
— Повтори, пожалуй, Аннушка, — кивнул Петра Алексеевич тщательно пережевывая лимонную корку.
Аннушка пожала плечами и ретировалась за стойку.
Родик про себя отметил, что лимонные дольки тоже похожи на лунный полумесяц.
— Знаете, за что меня двадцать лет тому турнули из «Комсомольской Правды»? — Семибаба благодушно улыбнулся.
Влажная волна в глазах Петра Алексеевича затушила масляный пожар. А может быть это просто коньяк так умиротворяюще на него подействовал.
— За, что? — из вежливости спросил Родик.
— По заданию редакции меня отправили в Сибирь на строительство «Байкало-амурской магистрали». Освещать, так сказать, стройку века… Аванс выдали довольно приличный… Командировочные, опять же… Я, недолго думая, закатился с этим авансом в один из подмосковных домов отдыха, и ни в какую Сибирь, стало быть не поехал.
В течении пяти месяцев, каждую неделю я отзванивался в редакцию и надиктовывал машинистке по телефону репортажи про то как укладывают стальные рельсы и заколачивают золотые костыли победители социалистического соревнований. Описывал суровые будни молодежной стройки, жизнь в бытовках и тонны гнуса над непроходимыми топями Приамурья.