Лунный вариант
Шрифт:
— Спасибо за руководящий хозяйственный совет, — улыбнулся Георгий, — но я успел в столовой с ребятами подрубать.
— Подрубать… — хмыкнула Женя. — Когда я отучу тебя от этого вульгарного армейского словца? Ты же инструктор парашютной подготовки, у тебя подчиненные…
Георгий отшутился:
— Женька, прости. Но с нами, с инструкторами, занятий по эстетике поведения не проводят, как с космонавтами. — Он присел на краешек дивана, погладил жену но острой коленке, высовывавшейся из-под пледа. От щекотного прикосновения Женя вздрогнула: — Ты чего такая кислая? — осведомился он нежно. — Уж не заболела ли?
— Считай, что да.
— Я градусник поищу, — встрепенулся Каменев и встал. — Он, кажется, в серванте.
Серые Женины глаза остановили его холодным взглядом:
— Не трудись, Жора. Он ничего не покажет. Моя болезнь не в градусах выражается.
Георгий удивленно приподнял плечи:
— Ничего не понимаю. Может быть, вызвать врача?
— Врач был, но оказался не слишком проницательным, иначе бы предупредил заболевание. Я от своей собственной совести заболела.
— Впервые слышу, — засмеялся Георгий, — бьюсь об заклад: если перелистать все тома медицинской энциклопедии, ссылок на такую болезнь там не сыщешь.
— В том-то и дело, — вздохнула Женя. — Я только сегодня поняла, до чего же я слабая, если не могу в нужную минуту поднять на ноги собственную совесть. Я ей кричала, кричала: вставай! А она, как регистратор случившегося, поднялась, когда уже поздно было. Совершенно поздно, понимаешь?
— Ничего не понимаю, — поднял руки Каменев. — Ты, Женька, что-то туманно изъясняешься. Так только на конгрессе метафизиков можно.
Она резким движением сбросила с себя плед, опустила ноги на пол. Серые глаза наполнились ироническим блеском:
— Смотри, какой ты эрудит, — произнесла она безо всякой интонации. — Да при чем тут метафизики и диалектики? Все гораздо сложнее и проще. Сегодня всех нас вызвал генерал Мочалов. Весь наш отряд, понимаешь?
— Ну и что? Разве он так редко вас вызывает? На то он и командир ваш.
— Да. Но сегодня он зачитал нам приказ об утверждении экипажей на два предстоящих космических старта. Речь шла о «Заре» и «Авроре».
Легкая беззаботная улыбка померкла на лице Георгия, подумавшего, что Женя попросту хандрит.
— Об «Авроре»? Да ну!
Как он ждал того дня и той минуты, когда жена торжественно известит его, что утверждена в составе экипажа космического корабля.
По-разному относятся мужья к возможной славе своих жен. У мужчин гордых и самолюбивых одна мысль — что жена вот-вот станет героем и что почести, обрушившиеся на нее, отодвинут его, мужа, на второй план, — вызывает подавленное состояние. Для мужей тщеславных и до некоторой степени легкомысленных героический подвиг жены становится предметом восхищения и любования. Иной раз, рассказывая близким об успехах своей супруги, такой и приосанится, и головой поведет гордо: дескать, если бы не я, то моя Клава или Вера…
Георгий Каменев ни к первой, ни ко второй категории не принадлежал. Он сам был героем, известным стране, и возможная слава Жени не могла его ни принизить, ни возвысить. Но он по-настоящему любил Женю. Каждый ее успех становился его успехом, каждое огорчение — его огорчением. Сомнения они решали вместе. И теперь он нетерпеливо воскликнул:
— Женя, не томи!
— Чего не томи? — переспросила она вяло.
— Давай со всеми подробностями, как у вас там было?
Георгий уже понял, что речь пойдет о каком-то большом огорчении, но чтобы ее подбодрить, он старался сохранить беззаботную улыбку, совсем не думая о том, что Женя прекрасно понимает, как эта улыбка ему дается.
— Ровно в одиннадцать генерал Мочалов собрал нас всех у себя в кабинете. Весь отряд. Огромный глобус Луны на письменном столе, и мы сразу поняли, что речь пойдет об этом… о лунном варианте. Сначала он зачитал приказ о старте номер один. Главном старте. По времени пополнения он будет вторым, но по значению… Первый облет Луны, сам понимаешь.
. — Понимаю, — кивнул Георгий. Женя рассеянно провела ладонью по острой коленке, словно проверить хотела, не прорвался ли чулок.
— Для тебя, Жора, не секрет, что исполнителем этого старта намечался Алеша Горелов. Он и утвержден. Потом очередь дошла до утверждения экипажа, исполняющего старт номер два. Командир экипажа Костров был назван в приказе первым, второй пилот Ножиков — вторым, а вот свою фамилию я не услышала. — Остекленевшими глазами смотрела Женя в распахнутое окно. Напоенные коротким летним дождем, шелестели за ним листья тополя. И бесстрастным голосом, будто речь шла вовсе не о ней, а о каком-то чужом и мало приятном ей человеке, она продолжила: — Понимаешь, меня не назвали. Вместо моей генерал подчеркнуто твердым голосом произнес фамилию Бережковой. Она сидела впереди и, как мне показалось, даже чуточку вздрогнула. «Поздравляю, Маринка!» — выкрикнул в эту минуту Субботин. Она обернулась и посмотрела на него. Но как посмотрела! Какими восторженными и благодарными глазами! И улыбка… улыбка ослепленного счастьем человека. Потом заметила меня — и покраснела от смущения. На ее шее сквозь завиток волос проглядывала крупная родинка. Мне даже показалось, что и эта родинка стала красной. И понимаешь, какой я себя гадкой почувствовала?
Георгий смуглой ладонью дотронулся до смятой Жениной прически и грустно сказал:
— Да. Это досадно, Женька. Это очень обидно, что тебя нет в составе экипажа. Что поделаешь, не все на этом свете от нас самих зависит. Только я не пойму, зачем такое самобичевание? Почему вдруг ты себя почувствовала гадкой?
Светлова вскочила с дивана и, натыкаясь на мебель, заходила по комнате.
— Да как ты не поймешь! В ту минуту мне внезапно показалось, что Маринка притворяется, разыгрывает эту смущенность, что, окрыленная гордостью и счастьем, она чихать на меня хотела. И все в ней показалось притворным и противным — от улыбки до родинки. «Ну и радуйся, что победила! — сказала я про себя. — Ну и лети в космос. А я останусь на Земле, и, видимо, навсегда. У меня есть мой любимый, но не всегда тонко мыслящий Жорка. Мы с ним нарожаем кучу детей и будем чудесно жить. — Но потом я остановилась, прервала себя: — Да как же ты смеешь! Кто дал тебе право в одну минуту разлюбить и возненавидеть Маринку, с которой столько лет ты дружила, только за то, что ее назначили в космический экипаж, а тебя нет? Какая же ты ничтожная, Женька, а еще живешь в переходный период от социализма к коммунизму и на теоретических собеседованиях твердишь о моральном облике человека двадцатого столетия». Это я сейчас добавила.
— Моральный облик человека двадцатого столетия, — вдруг рассмеялся Каменев. — Слова-то какие казенные. Гремят, как пустое алюминиевое ведро, покатившееся с пригорка. Милая Женька, тем-то ты и хороша, что ты — человек, а не тезис из директивы. Человек со своими доблестями и слабостями, живой, неуемный. — Он схватил ее за тонкие плечи, притянул к себе и заглянул в глаза. Увидел в повеселевших зрачках себя. Он хотел ее поцеловать, но Женя оттолкнула его сильными маленькими кулачками.
— Слышишь, Жорка, не подходи к тезису. Я знаю, что надо мне теперь делать.
— Ты должна поговорить… — начал было Георгий, но она его перебила, громко произнесла недосказанные им слова:
— Поговорить с ней, с Маринкой… и как можно скорее!
30
Аллея упиралась в зеленый забор, отгораживающий городок космонавтов от леса. Бережкова сидела на самой дальней скамейке. Ей очень хотелось побыть в одиночестве, помолчать, подумать. Совсем недавно закончилось совещание у генерала Мочалова, и она, оглушенная и обрадованная зачитанным приказом, пришла сюда. Лицо ее не было беззаботно счастливым. В дымчатых глазах, спокойно и доверчиво смотревших на мир, можно было уловить скорее рассеянную грусть, чем радость. Над городком прошумел дождь. Деревья сбрасывали на покрытую гравием аллейку сверкающие капли. Две березки стояли по обеим сторонам скамейки. Белые стволы что-то напомнили Марине, и она печально улыбнулась. Да, да, конечно же, те. Только тогда они были совсем еще хрупкими, а сейчас звенящие под ветром стволы уже окрепли, стали стройными, взрослыми. И скамейка та же. Только тогда она была голубой, а в эту весну кто-то выкрасил в неприятный оранжевый цвет. Зачем?