Лунный ветер
Шрифт:
— Ты не посмеешь! Если Ребекка… без неё я…
— Покончишь с собой? — граф рассмеялся. — Брось, неужели ты думаешь, что я действительно позволю тебе это сделать? Ты не представляешь, сколько есть чар и зелий с ментальным воздействием, способных задурить человеку голову или выбить из неё эту дурь. Я позволял тебе думать о самоубийстве и помнить о твоём проклятии лишь потому, что это был способ давления на вас обоих. Милыми сердобольными детьми так легко манипулировать… подбери к каждому ключик, надави на нужный рычаг — и вы разыграете всё как по нотам. — Он покачал головой. — Не глупи, Том. Делать женщину смыслом жизни? Я любил твою мать, но вот он я, живу без неё. Ради тебя. И когда ты будешь воспитывать собственного сына, рождённого от той, что оценит
Прекрасная логика. Прекрасный отец. Прости, матушка, что когда-то смела вас сравнивать. Хотя, будь Бланш оборотнем, а ты — магом… Даже интересно: если б тебе понадобилось ради спасения младшей дочери скормить ей старшую, сколько бы ты колебалась, прежде чем начать сервировать стол?
Я пошевелила затёкшими руками. Голые колени заледенели и болели, каждое движение, заставлявшее их царапать шершавый камень, причиняло боль. Кольцо на пальце уже не чувствовалось.
Тёплое или нет?..
— Отпусти её. Пожалуйста, — угроза в голосе Тома сменилась мольбой. — Необязательно меня… я смогу жить и оборотнем.
— Неужели? И обречёшь себя на пожизненное затворничество в четырёх стенах? Потому что с каждым годом тварь внутри тебя будет становиться всё сильнее и умнее, а пробуждаться — всё чаще? И в конце концов ей начнёт хватать обычной злобы, а от такой жизни, пожалуй, станешь злым? — в голосе лорда Чейнза пробилось лёгкое досадливое раздражение, словно он отчитывал недогадливого сынишку за невыученный урок. — Положим, пока я жив, я смогу удерживать тебя в клетке, пусть со временем делать это будет всё сложнее. Смогу раз за разом корректировать память слугам, случайно заметившим больше, чем им полагается. Скрывать следы твоих шалостей вроде того конюха или того старика, так некстати заинтересовавшегося не только своими цифрами, куда сложнее, однако и это мне по силам. Но…
Глядя на глаза Тома, всё больше ширившиеся в ужасе, я поняла: он тоже только теперь догадался, куда однажды исчез посреди ночи их прежний управляющий.
Ну да. Я была права, думая, что после десятилетий верной службы слуги не начинают воровать просто так. Можно понять, отчего лорд Чейнз стёр сыну как можно больше воспоминаний, связанных с этой историей. Шалость…
Пожалуй, при таком раскладе я всё же предпочту «казус».
— …Но я не вечен. Что ты будешь делать, когда я умру? Как станешь запираться, как сохранишь свою тайну? Решишься каждую ночь проводить в клетке, из которой волк рано или поздно найдёт способ выбраться, чтобы утолить свою жажду крови? Это не обычный зверь, которого могут остановить запоры и прутья. Это нечисть, которая с годами обретёт достаточно силы и ума, чтобы перекусить любые прутья и открыть любой запор, — вздох графа вышел даже участливым. — Нет, Том, ты не хуже меня знаешь, что исцеление — единственный выход. Иначе итог один. Разоблачение. Застенки Инквизиции. И смерть. Вначале чужая, затем — своя.
Я знала, что он прав. Трижды прав. Перечислив всё, от чего когда-то я не смогла тешить себя иллюзиями, будто Том сможет обойтись и без моей жертвы.
Да только в этот миг мне больше, чем когда-либо, хотелось обманываться.
— Мне надоело наблюдать за твоими страданиями. Я не собираюсь больше терпеть то жалкое существование, на которое обрекли моего наследника вместо той жизни, что положена ему по праву рождения. — Лорд Чейнз резко вскинул руку с печатью. — Начнём.
Даже помня видение из шара, я не сразу поняла, что он собирается делать. И не сразу поняла, почему моё тело скрутило такой болью, в сравнении с которой самое страшное мучение, что я когда-либо испытывала, показалось бы комариным укусом. Мне будто разом сломали каждую кость в теле, а затем заставили танцевать; боль вытянула тело струной, лишая возможности думать, дышать, кричать. И когда она отступила, позволив мне вдохнуть и обмякнуть в путах, удерживавших мои руки, сквозь гул в ушах до меня донёсся яростный крик Тома:
— Прекрати! Что ты делаешь?! Зачем…
— Хочу, чтобы ты смотрел, как она мучается. Смотрел до тех пор, пока не захочешь убить меня за то, что я делаю это с ней. Пока гнев и ненависть не пробудят в тебе зверя. — В глазах наконец прояснилось, и я смогла увидеть лицо лорда Чейнза, чьё выражение вернулось к привычному бесстрастию. — Но когда он проснётся, то уже не вспомнит, что именно его разбудило.
Это лицо казалось восковой маской. Вот бы и правда можно было смять её, как воск. А лучше — расплавить. Том рвался из верёвок — тщетно; новый приступ вынудил меня сжать зубы так, что они почти крошились. Боль была столь невыносимой, что смерть начинала казаться избавлением… пожалуй, стоило умереть, только чтобы её не чувствовать.
Гэбриэл, где ты?..
— В конце концов, мир вряд ли заметит эту потерю. Строптивая дурнушка. Нелюбимая дочь. Не думаю, что даже родная мать будет долго по ней плакать. — Я понимала, что он издевается специально, дабы разозлить сына, но легче от этого не становилось. — Иронично, не правда ли, Том? В тебе спит убийца той, кого ты любишь, и он пробудится, потому что ты хочешь её спасти.
Меня отпустило, и я снова обмякла, тщетно пытаясь отдышаться. Я не обманывалась: это не милосердие, это расчёт. Чтобы непрерывная боль не притупила моих ощущений. Чтобы под пыткой я не умерла раньше времени. Том сидел неподвижно, тяжело дыша, явно стараясь не поддаваться эмоциям, но я с ужасом увидела, как в глазах его на миг мелькнул неестественный, жуткий фосфорный проблеск, а губы ощерились, по-волчьи обнажая клыки. И пусть спустя секунду скалиться Том перестал, превращение было уже близко. Если верить сказкам, вскоре мой друг начнёт выть и корчиться от мучительной боли, лицо вытянется в морду, из-под белой кожи пробьётся чёрная шерсть, а пальцы скрючатся и обратятся в когтистые лапы. Глаза останутся зелёными, но засветятся изнутри, как у бист вилаха… ну, хотя бы повидаю перед смертью это дивное зрелище.
Гэбриэл…
— И ваши любимые сказки не лгут. Сила истинной любви — не выдумка. Твоя любимая действительно может исцелить тебя от проклятья, отдав тебе своё сердце. — Кажется, я сейчас и правда отдала бы кому-нибудь сердце, и не фигурально, за возможность стереть сарказм из этого голоса, желательно навсегда. — У того, кто придумал и сотворил оборотней, определённо было чувство юмора, не считаешь?
На этот раз я уже закричала. Не хотела, но закричала. Почему-то казалось, что крик умеряет боль… а миг спустя я поняла, что боли больше нет.
И ещё прежде, чем открыть глаза, услышала заветное:
— Дарнелл Чейнз, Томас Чейнз, вы арестованы.
Когда я пришла в себя достаточно, чтобы понять, что происходит, лорд Чейнз стоял, отступив к столу, и в полнейшем потрясении смотрел на дула револьверов, направленные прямо на него. Обвёл взглядом четвёрку, появившуюся у лестницы: троих в чёрных мундирах стражи и одного, облекавшегося в чёрное даже после того, как он перестал быть Инквизитором.
Взглянул на белого волка, застывшего у ног последнего.
Наверное, при виде Гэбриэла я должна была обрадоваться, но сил на радость у меня уже не осталось. Особенно учитывая, что я прекрасно понимала, что означает для Тома присутствие в этом подвале официальных представителей закона.
— Вы обвиняетесь в покушении на убийство Ребекки Чейнз, в девичестве Лочестер, и применении к ней злонамеренных чар, а также убийстве Элиота Уайта и нарушении шестьдесят восьмого закона Кодекса Инквизиции, он же «Третий закон об оборотнях», — твёрдо проговорил мистер Хэтчер. Ещё двое стражников косились на Тома, затихшего, широко раскрытыми глазами глядевшего на незваных гостей; Гэбриэл держался позади, в одной опущенной руке сжимая револьвер, в другой зачем-то — игральную карту. Лорд стоял рядом с хозяином, следя за графом бледно-жёлтыми глазами. — Вы будете заключены под стражу и подвергнуты процедуре досмотра памяти, которая докажет или опровергнет справедливость этих обвинений. Пройдите с нами добровольно, или мы вынуждены будем применить силу.