Lurk
Шрифт:
Но Стайлз не решался. Они шли друг другу навстречу, и все остальные школьники расступались, потому что перед шармом Юкимуры невозможно было устоять, потому что от мрачности Стилински хотелось отойти подальше. И если бы Стайлз видел себя со стороны, то и в своих повадках он тоже заметил бы изменения: это плавность, это уверенный шаг, это приковывающий внимание других учениц пронзительный и внимательный взгляд. Это усмешка, царапающая любую нежность. Это необычная свежесть, исходящая от него, в которую хотелось окунуться.
Это страсть и отвращение, с какими
Они прошли мимо друг друга, не сводя глаз, процеживая и размазывая любые шансы на то, чтобы поговорить. Просто пристальное внимание, просто явное неодобрение. Кире не нравилось, что Стайлз четвертые сутки страдал от самобичевания и приступов совести, а Стайлзу не нравилась философия Киры, на которую он подписался.
Хотя, если подумать, у него не было выбора.
Они не обернулись. Кира ушла на свои занятия, Стайлз — на свои. Его энергия иссякала, его сил становилось все меньше, а без снотворных сон становился вымученным и чутким, так что, поспав только часа три, Стилински чувствовал еще и усталость. Но он почему-то был уверен, что Кира сама придет ему на помощь. Он ей нравится, и она не допустит столь быстрого угасания своего протеже.
2.
Парень зашел в класс, тут же наткнувшись на внимательно-изучающие взгляды друзей. Ему не хотелось обсуждать с ними свое отсутствие и слушать соболезнования насчет Малии. Он оглядел каждого — Скотта, Эллисон, Айзека и даже Эйдана, а затем его лицо исказила вымученная не-стайлзовская улыбка, вырезанная ржавым ножом. Под глазами были мешки, лицо было бледным, а весь вид — помятым и поношенным.
— Привет, — произнес Стилински, проходя мимо ребят и усаживаясь за свою парту. Скотта передернуло: он медленно повернулся, уставился на друга, а потом, впервые позволяя бестактности взять верх, задал один лишь вопрос:
— Как давно ты куришь?
Стайлз из рюкзака тетрадки и учебник, а потом — плеер и наушники. Этих вещей у него раньше не было — МакКолл отлично это знал, потому что новая техника для Стилински была чем-то вроде сенсации для начинающего журналиста.
Стилински поднял взгляд и снова всех осмотрел. Его стремительно покидали силы: слабость начинала медленно накатывать подобно волнам, а сознание словно грозило вот-вот провалиться. И Стайлз очень надеялся, что громкая музыка выведет его из этого амебного состояния.
— Я не курю, — просто ответил он, распутывая наушники. Стайлз помнил вчерашний день, проведенный с Лидией, но ночь прошла как в тумане — в состоянии, пограничном между сном и грезами, гипнозом и воспоминаниями. Реальность словно кто-то вытеснил, и Стилински совершенно не помнил, где он спал, как долго и как приехал в школу.
— Ты куришь, — настойчиво проговорил МакКолл, — от тебя никотином за милю несет. И в твоем рюкзаке лежат сигареты.
Стайлз медленно опустил взгляд — в его распахнутом рюкзаке уже не было папок о незакрытых делах, он был весь наполнен пачками сигарет так, будто Стилински ограбил на досуге магазин.
— О, черт, — произнес он, нагибаясь и закрывая рюкзак на молнию. — Кажется, я немного увлекся.
Он взглянул на друга из-подо лба, а потом отложил плеер и наушники. Дышать снова становилось тяжелее, но Стайлз хватался за последнее человечное, что в нем осталось — за переживания о Малии и за любовь к Лидии. Это было его спасательным кругом, это позволяло ему держаться на плаву и не нырять на самую глубину.
— Я курю, — просто ответил Стилински, руками цепляясь за края парты так, словно оборотнем был он, а не Скотт, словно контроль над собственной агрессией был его проблемой, а не Скотта.
— И… давно? — МакКолл был растерян. Он хотел спросить: «Зачем?», он хотел уточнить: «С того момента, как ты спелся с этой ебнутой на всю голову Юкимурой?», он хотел взорваться: «Да что с тобой не так, Стайлз?», но МакКолл продолжал сверлить в своем друге дыру и покорно ждать ответа.
— Я… я не помню, — произнес Стайлз. Он нуждался в подпитке так же сильно, как последний торчок нуждается в даже самой разбодяженной дозе. Ему необходимо было вцепиться в кого-нибудь, выпить чье-нибудь отчаяние до дна, а потом… снова начать дышать. — Мне нужно… мне нужно выйти.
Он выхватил пачку из рюкзака и помчался к выходу. Скотт вскочил и направился за ним, но в это время прозвенел звонок — Финсток материализовался в проходе как чертов Гудини и, заорав на МакКолла, приказал ему сесть на месте. Скотт решил навострить слух, чтобы узнать, что же, черт возьми, происходит со Стайлзом.
Стайлз вышел в коридоры и прямиком направился в сторону туалетов. Он старался не зацикливаться на том, что мир вокруг него снова приходил в движение — его спасут несколько затяжек и холодная вода. У него ломка по чужим эмоциям и чувствам, но Малия все еще не пришла в себя — и это весомые аргумент, чтобы держаться подальше от использования своих новых… сил.
Парень открыл дверь и практически влетел в туалет, роняя из рук почку сигарету и последние силы. Ему даже до принятия не было так херово, как сейчас. Он подумал о Лидии — внезапно и совершенно не к месту, а потом медленно подошел к умывальниками и оперся на одну из раковин. Ноги начинали подкашиваться, тело наполнялось такой слабостью, что в сознании стучала лишь одна мысль: «Если закрыть глаза — станет легче». Стайлз посмотрел в свое отражение, и теперь он видел — незнакомец в отражении улыбался. Улыбался вымученно и устало, но так, словно знал, что победа будет за ним.
— Ты — не я, — произнес он своему отражению, а затем внезапная головная боль сокрушила со всей силы. Стайлз закрыл глаза, ноги отнимались — он медленно опускался на пол, держась за раковину из последних сил. Жажда сковывала горло, а непонятно откуда взявшееся чувство голода вызвало тошноту. Стилински знал одно — из этого состояния его может вывести только Кира, но вместо нее он вновь подумал о Малии, а затем о Лидии.
— Ты — не я, — повторил он в пустоту. Темнота уже окутывала его. Оставался один маленький шаг — опустить руки и рухнуть в пустоту.