Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Уголок губ Ричарда скривился в том, что могло сойти за улыбку, но потом веки его смежились и Генрих уловил намек. Он знал, что дядя не любят, когда его видят таким больным, таким беззащитным, и считал это причиной запрета сообщать Беренгарии и Джоанне о своей болезни. Король сказал, что в Яффе для женщин слишком опасно, и граф не брался спорить. Но по мере того как состояние Ричарда ухудшалось, Генрих все сильнее опасался, что жена и сестра дяди могут лишиться шанса сказать ему последнее «прости». Обменявшись взглядом с мастером Безасом, который только пожал плечами, как
Они собрались в шатре близ Иерусалимских ворот, чтобы послушать доклад Генриха: пулены Балиан д’Ибелин; Гуго Тивериадский и его брат Вильгельм; великие магистры Робер де Сабль и Гарнье Наблусский, а также приближенные Ричарда — Андре де Шовиньи; граф Лестерский и Губерт Вальтер, епископ Солсберийский. Все ждали плохих новостей, и когда Генрих закончил говорить, еще долго хранили мрачное молчание.
— Ходят слухи, что Саладин намеревается предпринять еще одно наступление на Яффу, пользуясь беспомощностью английского короля, — уныло проронил наконец Гарнье Наблусский. — Учитывая обстоятельства, будет удивительно, если он так не поступит. И тогда да поможет Господь всем нам.
— Воины султана не слишком расположены драться, — заметил Лестер, но не слишком убежденно.
— Не слишком расположены драться с Ричардом, — уточнил Балиан. — А раз он прикован к постели, храбрость может к ним и вернуться. Более того, Саладин теперь располагает свежим войском — подкреплениями, подошедшими из Египта. — Д’Ибелин обвел взглядом круг мрачных лиц. — Нам нужен мир, любой ценой. И есть лишь один способ добыть его. Как подозреваю, многие из вас играют в шахматы? Отлично, любой шахматной фигурой можно пожертвовать, за исключением короля. И я думаю, настало пожертвовать одной из них. Чтобы сохранить надежду на победу в игре, нам надо отдать Аскалон.
Прочие пулены энергично закивали, на лицах приближенных Ричарда отражалось сомнение. Честь озвучить их беспокойство выпала Генриху, который предположил, что король на это не согласится.
— Без Ричарда нам его не удержать, — возразил Балиан. — Но если государь собирается отречься от собственных доменов и остаться здесь оборонять город, то есть смысл позволить Аскалону прикончить последний шанс на мир. — Рыцарь снова помолчал немного, потом посмотрел прямо на Генриха и Андре: — Вам следует убедить короля. Если он не согласится, то лучшее, на что нам придется надеяться, это на продолжение затянувшейся войны. Но мне представляется более вероятным, что все мы умрем на развалинах Яффы, не в силах отразить очередное нападение сарацин.
Озноб уступил у Ричарда место ожидаемой горячке. Лекари предпринимали все, чтобы сбить температуру: упрашивали пациента сделать еще глоток вина с буквицей, обтирали пылающую кожу холодной водой со снегом с горы Хермон. Генрих, Андре и Губерт Вальтер, стоя в дальнем конце опочивальни, наблюдали за усилиями докторов и продолжали вполголоса спорить о том, как поступить. Андре почитал за лучшее дождаться, когда спадет лихорадка, поскольку во время приступа на прошлой неделе у короля начался бред. Но Генрих и епископ опасались, что они зря растрачивают время, даже на этот спор. И в конечном счете их доводы взяли верх.
Едва врачи ушли, советники, пользуясь вменяемым пока состоянием государя, стали по очереди убеждать его пожертвовать Аскалоном. Для Саладина город значит куда больше, чем для крестоносцев — султан не заключит мир, пока франки господствуют над путем в Египет. Без Ричарда Аскалон не отстоять. Если мир не будет заключен в ближайшее время, следует ожидать нового нападения на Яффу, а еще они рискуют остаться в Утремере до следующей весны, рискуют выживанием обоих королевств: английского и иерусалимского. Ричард слушал молча, потом отвернул голову и прошептал:
— Поступайте, как сочтете нужным...
Вне себя от радости, советники рассыпались в благодарностях и поспешили известить Саладина, что судьба Аскалона стала теперь предметом торга.
Покой Ричарда длился недолго — лекари вернулись, настоятельно рекомендуя отворить ему кровь. Король не имел сил возражать и мечтал лишь об одном, чтобы все ушли и оставили его одного. Он задремал на несколько минут, но очнулся от очередного приступа головной боли. Чувствуя, будто все его тело горит, король откинул одеяло и обнаружил, что у него опять посетители. У постели стояли французский король и брат Джон, взирая на него с ехидными улыбочками.
«Мы подумали, что ты захочешь узнать вести из дома, старший братец, хотя едва ли они сильно понравятся тебе. Я собираюсь жениться на Алисе, оставить ее в семье», — с ухмылкой заявил Джонни. «А я подумываю сочетаться браком с Джоанной, раз теперь ты не сможешь уже возразить, — добавил Филипп. — Но свадьбы, конечно, состоятся не раньше, чем мы приберем к рукам Нормандию». «А Англия скоро станет моей, — похвастался Джонни. — Ибо прослышав о твоей смерти в Святой земле, никто не осмелится возражать мне».
Ричард пытался прогнать визитеров, но они только смеялись. Потом Джонни ушел, но Филипп остался, продолжая нашептывать больному на ухо: «Твой маленький братишка станет ягненком на убой, Львиное Сердце. Как думаешь, сколько мне потребуется времени, чтобы отобрать у Джонни все земли, до последнего акра? Твой труп не успеет еще сгнить в утремерской могиле, а я получу Нормандию, Анжу, Бретань и даже твою драгоценную Аквитанию. Анжуйская империя станет вскоре французской, и нет никого, кто мог бы помешать этому».
Ричард закричал, и в тот же миг подскочили доктора. Лекари не давали ему подняться, уговаривали остаться в постели. Разве они не видят Филиппа и Джонни? Не слышат их смеха? Он пытался сказать, но разговор отнимал так много сил, и король снова повалился на подушки. Голова гудела, сердце стучало так громко, что отдавалось в ушах словно сарацинские боевые барабаны. Турки снова идут в атаку? Смежив веки, Ричард снова видел перед собой мертвого тамплиера, лежащего на кровати с мечом в руках. А где его собственный меч? Государь с трудом сел, оглядываясь в поисках оружия. Но в опочивальне было темно, и за пределами ложа разглядеть ничего не удавалось.