Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
— Я ждал, когда ты проснешься, — сказал Генрих. — У меня новости, которые ты захочешь услышать.
Ричард сильно сомневался в этом и почти уже попросил Генриха прийти завтра поутру. Но глаза молодого человека сияли и на носителя дурных вестей он совсем не походил.
— Какие?
— Этим вечером пришло письмо от Изабеллы. Она сообщает, что пять дней назад в Акре умер Гуго Бургундский.
Король воззрился на него.
— Полагаю, я только что получил свой знак, — промолвил он.
Граф не понял, о чем речь, но это было неважно, потому как дядя улыбался. Улыбался своей настоящей улыбкой, которой он не видел на лице Ричарда с тех самых пор, как у него началась четырехдневная лихорадка.
Первого сентября аль-Забадани, посол Салах ад-Дина, прибыл в Яффу с окончательным вариантом договора. Он ожидал в шатре за стенами города, пока Ричарда не вынесли к нему в паланкине. Король слишком плохо себя чувствовал, чтобы читать, но сказал:
— Я заключаю мир. Вот моя рука.
Перемирие, начинающееся со следующего дня, было установлено на три года и восемь месяцев. Условия очень напоминали те, что обсуждались прежде, и крестоносцы сохраняли за собой участок побережья от Яффы до Тира. Мир включал князя Антиохийского, графа Триполийского и Рашид ад-Дин-Синана, главу секты ассасинов. Аскалон срывался до основания и восстанавливать его запрещалось до конца срока действия договора. Расчет Ричарда на благородство султана оправдался: Салах ад-Дин возмещал ему расходы на Аскалон взамен на согласие разделить между франками и сарацинами подати с Рамлы и Лидды. Обе стороны получали свободу передвижений, возобновляли торговлю, христианским паломникам предоставлялся доступ в Иерусалим. Обе армии перемешались, и Баха ад-Дин писал, что «то был день радости. Один Аллах ведал всю глубину ликования обоих народов».
Ричард продолжал серьезно болеть, и Баха ад-Дин приводит слухи о его смерти. Девятого сентября король отплыл в Хайфу, а оттуда в Акру с целью поправки здоровья. Король намеревался отплатить французам, попросив Салах ад-Дина пропускать в Иерусалим только тех рыцарей, которые предъявят письмо от него или от Генриха. Но султан хотел, чтобы как можно большее количество крестоносцев получило возможность исполнить свой обет, так как резонно предполагал, что в таком случае они побыстрее отправятся домой, поэтому оставил обращение Ричарда без внимания. Были организованы три паломничества, одно из которых возглавлял Андре де Шовиньи, другое — епископ Солсберийский. Последний удостоился личной аудиенции самого Салах ад-Дина, который сказал прелату, что Ричард — великий храбрец, но слишком беспечно относится к собственной жизни. В то время как многие воины и рыцари воспользовались преимуществами мира и поклонились Гробу Господню, Ричард так не поступил.
Вниманием двора владел Андре, державший перед большим собранием отчет о паломничестве в Иерусалим.
— Оно едва не кончилось в самом начале, — заявил рыцарь. — Потому как делегация, которую мы отправили за охранной грамотой Саладина, остановилась под Торон-де-Шевалье и уснула. Мы решили, что они благополучно добрались до Иерусалима и, двинувшись вперед, миновали послов, пока они спали. Поняв, что прибыли без заблаговременного уведомления, мы сразу дали знать аль-Адилю, и тот организовал для нашей охраны эскорт, выговорив нам за бестактность.
Де Шовиньи милосердно не назвал имен послов, но Пьер де Пре, Вильгельм де Рош и Жерар де Фурниваль покраснели, так как догадывались, что многим известно про их вину. Они с облегчением выдохнули, когда Беренгария отвлекла внимание от них, осведомившись у Андре, зачем понадобилась охранная грамота, ведь вроде как Святой город открыли для пилигримов.
— Но мы ведь не простые пилигримы, миледи. Мы — это те люди, кто разбил армию Саладина под Акрой, Арсуфом и Яффой, и многие из сарацин до сих пор копят злобу. Нам говорили, что у султана просили позволения отомстить за гибель отцов, братьев и сыновей. Но тот отказал и возложил на аль-Адиля ответственность за безопасность христиан во время их пребывания в Священном городе.
Андре поведал про посещение самой почитаемой из святынь христианства, Гроба Господня. Пока он описывал двухъярусную часовню со скалой Кальвария наверху и Голгофой внизу, Беренгария едва сдерживала слезы. Когда де Шовиньи сказал, что Саладин позволил архиепископу Солсберийскому узреть Истинный крест, королева закусила губу, полагая, что султан наверняка пошел бы навстречу Ричарду и его супруге. Андре и прочие видели все места, известные ей из Писания: камень, на котором покоилось тело Христа, гору Елеонскую, церковь на горе Сион, где почила и была вознесена на небо Пресвятая Дева Мария, комнату, в которой состоялась Последняя Вечеря, Иосафатову долину, купальню Силоам, где Спаситель вернул зрение слепому. Все те места, которых ей не посетить никогда.
Молодая женщина наклонила голову, чтобы никто не заметил ее печали, но тут Андре обратился к ее мужу, побуждая и его совершить паломничество.
— Кузен, время еще есть время передумать, — заявил де Шовньи.
Ричард только улыбнулся и покачал головой, но на долю секунды самообладание изменило ему, и на лице его так ясно отразилась печаль, что у Беренгарии перехватило дух. Выходит, он хочет увидеть Священный город! Тогда почему не едет туда?
Лежа в постели рядом с Ричардом, Беренгария размышляла над тем эпизодом в большом зале. Молва объясняла отказ Ричарда отправиться в паломничество в Иерусалим двумя причинами: либо он еще болен, либо это слишком опасно. Да, король действительно не вполне поправился, хотя и скрывал это как мог. Она видела, каким утомленным ложится он в кровать, как мало есть, как быстро устает. Они всего лишь несколько дней назад начали делить ложе, и пока супруг еще не занимался любовью с ней. Ей хватало и объятий, но его воздержание служило лишним доказательством того, что до поправки Ричарду еще далеко. Но Беренгария знала, что никакая хворь не удержала бы его от поездки в Священный город — подобно большинству солдат, ему не привыкать переступать через боль. И второе объяснение убедительным не выглядело. Смешно вообразить, что человек, способный в одиночку бросить вызов всему сарацинскому войску, так испугается вдруг за собственную жизнь. В итоге она пришла к неприятному умозаключению, что паломничество в Иерусалим не так важно для него. Рана начала гноиться, потому как отказываясь от привилегии сам, Ричард отказывал одновременно и ей. Она ведь его королева, как может она поехать одна?
Но заглянув тем вечером ему в душу, Беренгария поняла, что дело тут не в отсутствии желания.
— Ричард? — Когда он повернулся, она устроилась так, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. — Мне нужно поговорить с тобой. Это важно.
Король приподнялся на локте.
— Ну почему женщинам обязательно надо поговорить именно тогда, когда мужчина уже наполовину спит? — буркнул он, но она заметила улыбку, спрятанную в уголке его губ. — Все хорошо, голубка. Я в полном твоем распоряжении.
— Почему ты не хочешь посетить Иерусалим?
Ричард молчал так долго, что у нее пропала надежда услышать ответ.
— Я не заслужил этого, Беренгуэла, — промолвил он наконец. — Не заслужил права. Принимая Крест, я дал обет освободить Священный город от сарацин, но не смог его исполнить.
В горле у нее образовался ком, потому как под внешней невозмутимостью в душе ее бушевала буря эмоций. Вина за то, что она неправильно истолковала его мотивы. Гордость за то, что он отказывается принять из рук неверных то, в чем ему отказал Господь. Горечь из-за его неверия в нее, ибо после шестнадцати месяцев в браке они остаются чужими, и единственная близость, которую он может ей предложить, носит чисто плотский характер. Невысказанный гнев за то, что муж не пустил ее в Яффу, когда мог умереть. Страх, не отпускавший ее ни на минуту, ужас сделаться вдовой, не став еще в полном смысле женой. Беренгария многие месяцы твердила себе, что стоит им вернуться в родные края, их жизнь станет совсем другой, что там их союз обретет истинные черты. Но ее глубоко потрясло известие, что он был так тяжко болен, но предпочел не извещать ее. Это порождало сомнения, которые молодая женщина не хотела подвергать испытанию, не желала даже признавать их существование.