Львовская гастроль Джимми Хендрикса
Шрифт:
— На выезды — да! — Тарас кивнул. — Но вообще-то я занимаюсь частной практикой по своей методике. Конкременты вывожу, то есть почечные камни. Это, конечно, тема не застольная… А вы… Вы так интересно одеваетесь! Я раньше только ваши руки видел… В перчатках…
— Ой, только не подумайте, что я — модница! — Голос Дарки снова стал чистым, живым, освободившимся от ноток испуга. — У меня аллергия на деньги… точнее, на денежные знаки и мелочь… Я, когда маленькая была, только возьму монетку или бумажные деньги в руку, так сразу жжение в коже начинается, сначала в пальцах, если я пальцами деньги держу, потом все руки красные по две-три недели и зудят. Страшно больно было! Сейчас я уже научилась. Всё хорошо теперь. Вот, смотрите! — В ее пальцах появилась банкнота в пятьсот российских рублей. Зашуршали деньги, а рука в синей перчатке заиграла пальчиками, заставляя банкноту хрустеть еще громче.
— Как-то я не пойму, — задумался вслух Тарас. — У вас на деньги аллергия, а вы с деньгами работаете!
Дарка пожала плечиками.
— Платят хорошо, да и мне врачи посоветовали ночную работу, чтобы с утра спать ложиться. У меня кожа очень чувствительная, не только на деньги. Когда я вечером ложилась, то долго не могла заснуть, ерзала, с боку на бок переворачивалась и тоже потом пятна красные, зуд… Если б вы не были врачом, я бы вам об этом не говорила…
— Жаль, что я только камнями занимаюсь, — выдохнул Тарас. — Но кто знает?! Может, и я чем-то смогу помочь…
Над обменкой закричала-засмеялась громко незнакомая птица. Потом опустилась прямо на крышу, еще раз резко крикнула-хохотнула, и шумно хлопнув крыльями, взмыла в черное небо.
— Слышали? — в голосе Дарки снова были слышны страх и испуг.
— Не только слышал, но и видел! — совершенно спокойно сказал на это Тарас. — Ворона! Только, кажется, белая!
— Ворона?! — удивилась Дарка. — Вороны так не кричат… Вороны каркают! Да и ночью они спят. В Стрыйском парке. А утром летят на свалку в Грибовичи.
— Откуда вы всё это знаете? — удивился Тарас. — Вы что, следите за воронами?
— Они над нашим домом летают и в детстве так летали, через весь центр. Вечером в парк, а рано утром — на свалку! Их же тут тысячи!
Тарасу даже не пришлось оправдываться за свое вранье. Не разглядел он эту птицу, только ее окраску, но была она, кажется, больше обычной вороны. Однако Дарку этот вопрос вдруг перестал интересовать. Она вспомнила свое детство. И стала о нем рассказывать. Кофе забылся, вкус его, как и тот заряд бодрости, который дает кофеин, улетучился с языка. Усталость начинала одолевать, и противостоять ей становилось Тарасу всё сложнее и сложнее. Однако уйти без разрешения Дарки он не мог, не смел. Это было обычное «джентльменское» исполнение долга.
Около половины шестого напротив обменки остановилась белая «Лада», из нее вышел мужчина лет пятидесяти в очках, в кожаном пальто.
— Отойдите от окошка! — сказал он строго Тарасу.
— С какой стати? — возмутился Тарас.
— Тарас, отойдите, — из обменки донесся голос Дарки. — Это Орест Васильевич, он меня откроет!
Тарас сделал несколько шагов в сторону. Проследил за человеком в очках. Тот обошел левое окошко постройки, над которым висела табличка «Ремонт часов», в его руке звякнули ключи. Внезапно окошко обменки наполнилось светом — снова загорелась лампочка. И тут же свет появился в двух-трех окнах дома напротив.
— Ну вот, теперь всё хорошо, — произнесла Дарка, внезапно оказавшись рядом вместе со сменщиком. Она выглядела невысокой, миниатюрной, лакомой.
— Так, может, вас домой подвезти? — предложил Тарас.
Дарка бросила взгляд на мужчину, приехавшего на «Ладе», помедлила с ответом, но потом отрицательно мотнула головой.
— Орест Васильевич лучше дорогу знает.
Она кивнула на прощанье, села в белую «Ладу», и унесла ее машина куда-то вдаль по пустынной улице.
Поднимаясь на свой второй этаж усталой походкой, задумчивый Тарас чуть было не наступил на пятую ступеньку. В последний момент удалось ему из последних сил податься вперед всем телом и перенести правую стопу на следующую, шестую ступеньку.
Уже сквозь сон он услышал из радиоточки звуки гимна. На лице улыбка появилась. И вдогонку мысль пролетела об их с Даркой сходстве — оба ведь ложились спать очень уставшими и рано утром. А значит, оба спали крепко.
За окном уже вовсю шумела жизнь, громыхали грузовики, машины. Стучали по тротуару подошвы дешевых ботинок. Город ожил и издавал тысячи звуков, не способных проникнуть в глубокий сон Тараса.
Глава 13
Далеко за полночь Алик шел по Замарстиновской к себе домой, на свой личный, маленький и уютный край города Львова, где во дворике, который он делил с пятью полными и не полными семьями, не было ни одной собаки. Отсутствие собак позволяло приходить домой в любое время, не тревожа ни тишину, ни сон соседей.
Настроение было легкое и романтическое. Именно с таким настроением он выполнил свои служебные обязанности «левого» осветителя в театре оперы и балета, а именно — осветил со своей рабочей ложи левой стороны зала мощным прожектором симпатичную постановку «Веселой вдовы» Оффенбаха. В антракте посмеялся с дамами-гардеробщицами, угостившими его чаем из термоса. Пару раз улыбку на его лице вызвали уже не раз виденные сценки из оперетты. Для него эта оперетта несла как бы двойной смысл. Видел он в ней больше, чем обычный зритель, потому что, зная актеров и актрис и их между собой отношения, улыбался он еще и тогда, когда актеры по велению случая и Оффенбаха вдруг начинали играть самих себя. Бывшие реальные возлюбленные талантливо играли опереточных возлюбленных, но в их глазах в это время вспыхивали совсем не театральные искорки. С высоты боковой осветительной ложи, конечно, «прочитать» глаза актеров мог только Алик. Неосведомленному зрителю куда интереснее казались яркие костюмы, жесты, фразы.
Мимо пронеслась «скорая помощь» с синей мигалкой, но без сирены. Порыв ветра от промчавшейся машины чуть не сорвал с головы Алика его любимую кожаную широкополую шляпу. Синие отблески виднелись впереди даже тогда, когда машина уже скрылась из виду. Темное небо насупилось. Алик почувствовал, как оно опускается ниже, словно хочет именно в него попасть дождем или ливнем. Прибавил шагу. Его шаги, создававшие в ночной львовской тишине единственный ритм, зазвучали чуть громче.
Впереди показался очередной перекресток со светофором. Когда Алик приблизился к нему, светофор включил красный сигнал, и Алик остановился. И лишь тогда заметил, что идет он по проезжей части дороги. Хоть и по краю, но по проезжему краю. И, особенно не задумываясь, но где-то подспудно ощущая себя собственным транспортным средством, он дождался зеленого сигнала и только после этого быстро перешел пересекающую его путь улицу.
Этот путь и именно в это время он проделывал сотни раз. Человек создает себе маршруты и потом всю жизнь следует им. И если маршрут меняется не по его воле, то чувство возникающего дискомфорта может равняться по последствиям серьезному заболеванию.
Вот и сегодня, а точнее, вчера поздним вечером, после работы в театре он отправился на Грушевского к своей давней подруге, и с ней они просидели за кухонным столом и разговорами почти до двух ночи. Ночное время «заговаривается» быстро и незаметно. Оно не идет, как часы. Оно присаживается с вами рядом за стол и оказывается тем невидимым третьим, который хранит удовольствие вашей беседы, позволяет расслабленно углубиться в воспоминания. Оно никогда не торопит.