Лягушки
Шрифт:
— Думаю, думаю. Выбираю, — предупредил вопрос гарсона Ковригин. Сам же спросил: — А если бы вместо добродушного и внимательного Костика у вас под фонтаном проживали бы аллигатор или даже, помечтаем, амазонкская анаконда, и я бы им не понравился?
— Эти бы, — подумав, сказал гарсон, — суток трое дрыхли бы, переваривая вас. Вы длинный… И пропустили бы, куда не надо, всякую шваль. Нет, крокодилов и удавов у нас не держат. Копчёные крокодилы у нас в холодных закусках. Живые они — невыгодные. Серьёзные люди на своих ранчах-заимках заменили охранников — крокодилов на тритонолягушей. Они-то оказались зверскими сторожевыми животными. Причём и смышлеными.
— Замечательно, —
— Откуда вы…
— Я приехал в Синежтур в фирменном поезде.
— Понятно. Разочарую вас. Обозолангеты — в "Люке" при Башне. Для туристов. Сосьвинская селёдка — в "Империале". Атава-кебабы — "У Марины".
— У какой Марины? — насторожился Ковригин.
— У ясновельможной. А у нас сосьвинские раки. В пиве. Не хуже марсельских лобстеров. Сосьва — речка чистая. У нас там заготовители.
Аппетит сейчас же вернулся к Ковригину.
— А что вы сами пожелали бы предложить мне? — спросил Ковригин.
— У нас запрещено делать это, — сказал гарсон. — Но… Вам Костик не просто дозволил. Вы ему понравились. Это редкость. Вы называйте блюда. Я могу кивнуть. Вы меня поняли?
— Так. Закуски. Пиявки по-дуремарски. Фаршированные пармезаном и копчёные. Дуремар и пармезан вроде бы не были французами. Отставим, — сказал Ковригин. — Раки в пиве. Две гранд-порции. И миноги. Гарсон кивнул.
— Первое… — выбирал Ковригин. — Никаких супов-пюре… Ага!.. Уха стерляжья с каперсами по-монастырски… Подойдёт… Так. У вас, оказывается, завелись отбивные из свино-вепрятины?
Гарсон с явной тревогой взглянул в сторону фонтана.
— Действительно, — сказал Ковригин. — Эта свино-вепрятина кажется мне подозрительной. В Самаре, конечно, много чего изобрели. И по делу. Скажем, первыми создали Партию Дураков. И для них, вполне возможно, хорош метод юнната Харченкова. Но вряд ли он будет уместен для украшения меню вашего ресторана. Так что, откажемся от предложенного блюда.
Гарсон закивал с воодушевлением. И будто бы опасность с когтями росомахи только что отпрыгнула от него в густоту елового лапника.
— А потому заказываем, — подытожил Ковригин, — пти-коко, то есть табака по-гальски в чесночном соусе Ришелье. На десерт — вишнёвый пирог "Лютеция". Напитки сами выберете.
— Откушаете и пройдёте к оливковому маслу и к шахматисткам на раздевание, а может, потом — и в лабиринт? — поинтересовался гарсон. — Или экскурсию совершите сразу?
— Сегодня командует мой желудок, — сказал Ковригин. — Сытый и довольный он пожелает полениться и поурчать, а на деятельную экскурсию вряд ли окажется способен.
— Разумное соображение, — согласился гарсон.
Никаких разумных соображений Ковригин не высказывал. Просто болтал. Молол чепуху. Гарсон ему надоел. Но обслуживал тот старательно и насыщению Ковригина не мешал. Неодобрительных движений в фонтанных водах не наблюдалось. Можно было предположить, что тритонолягуш Костик спокоен, недостойных натур на подходе к его околотку нет. Или — все возможные шалуны и игроки, синежтурские и региональных значений, были Костиком уже исследованы, взвешены, допущены и рассеяны в отсеки по интересам. Чрезвычайных же едоков и любителей сладких мгновений более не ожидалось.
— Замечательно! — произнёс, наконец, Ковригин. Искренне произнёс. Чрево его уже было расположено именно к урчанию и покою в гостиничном номере.
Но и сыч, набивший себя деликатесами от лесных и полевых грызунов и придремавший на дубе, при шелесте в траве глазища вытаращит и пожелает узнать, что там в траве-то? Вот и Ковригин понял, что не уйдёт из заведения с Костиком под фонтаном, пока не увидит, какие такие лягушки играют на раздевание в шахматном отсеке. О чём и объявил гарсону. Тот кивнул, за указаниями к Костику не обратился — видимо, имел полномочия.
Отсеки, в какие Ковригин направился любопытной Варварой, полагая себя при этом ВИП-персоной, признанным ботаником с сачком, купленным в Кейптауне, лицом, одобренным бдящими Силами, отсеки эти его разочаровали. Ну, борцы, здоровенные дяденьки, ну, деревянные чаны с теплым оливковым маслом, куда дяденьки ради выявления рельефов мышц окунались перед каждой схваткой, Афродиты-Тарзаны в кипрской пене-шампуни, ну, деликатные правила и приёмы греко-римской, классической — иначе, естественно, французской борьбы. То есть цирковое ретро. Возвращение к Иванам Поддубным начала двадцатого века. И никаких драк без правил, никакой крови и хруста шейных позвонков. Ну, понятно, и в жанре ретро ухо оторвать возможности имелись. А так — скука. Суть аттракциона была, видимо, в другом. Наверное — в особо заманчивых условиях тотализатора. А может, и в чём-то ином, Ковригину не открытом, но приглашающем его в секреты подпольных действий и игр. Не исключено, что именно в связи с его заходом в борцовский отсек было тотчас же объявлено: "Внимание! Внимание! Этого все сегодня ждали! Начинается серия схваток с острожелающими любителями из числа гостей ресторана!" Тут же в пляски и подёргивания огней цветомузыки (тема тореодора в смесителе с темой Мефистофеля, Визе, Гуно, французская борьба-жизнь-ля-мур-тужур, люди гибнут за металл и, тем более, за любовь) вступил мужчина в банном халате и шагнул к чану с оливковым маслом. "Мистер Поголовкин, Чёрный Цилиндр движущегося состава! — было объявлено. — Поприветствуем его!". Чёрный Цилиндр сам поприветствовал публику, вскинув руки "викторией", а к Ковригину обратился персонально со словами: "Чтоб и вам хотелось!", сбросил халат, подпрыгнул и опустил себя в лохань с оливковым маслом. Голова его вскоре возвысилась над подогретой жидкостью, и последовало обращение уже не к одному лишь Ковригину, а ко всем:
— Чтоб и вам хотелось!
Впечатления первого взгляда Ковригина улетучились. Это был не крепыш Мамин-Сибиряк, а не менее крепкий удалец, угощавший Ковригина в вагоне-ресторане сосьвинской сельдью.
Публика тем временем ревела, отбивала ладоши и свистела с хрипотцой. Чёрный Цилиндр явно имел в атлетических кругах синежтурцев поклонников и букмекеров.
А Ковригин понял, что ему не хочется.
И винтовым ходом в стене (подсказали) перешёл в отсек (подводники, что ли, заправляли рестораном?) с шахматными партиями и раздеваниями. Там-то он и увидел, наконец, обещанных лягушек.
Понятно, что это были никакие не лягушки, а бабы. Если, конечно, принять во внимание специфику заведения или его профиль — мадамы и мадемуазели, по курсу же синежтурских условных единицо-восприятий — бабы, бабищи, барышни, девицы и прочие бывшие поселянки с бывших же единоутробных просторов Отечества, где прежде в каждой семье имелось по пять шахматных досок. В отсеке богини Каиссы было куда теснее, нежели при оливковых чанах, тут и ароматы курились поприятнее, и интеллект поражал глубиной, и, естественно, вид обмасленных мужиков (не для всех, конечно) уступал виду особей женского пола разнообразных форм, жанров и назначений. Другое дело, что художник по костюмам попался хозяевам с избирательными представлениями о дамской красоте. А может, покорно следовал чьему-то творческому диктату. Или, что хуже, капризу.