Лысая голова и трезвый ум
Шрифт:
Нельзя тревожить мертвецов. Отползаю задом подальше от плиты. Пятки упираются во что-то мягкое.
Тишину разрывает режущий звук, похожий на скрежет рельсов в восьмидесятиградусный мороз.
— Доброй ночи, добрые путники.
Скоро оборачиваюсь. Передо мной дедок. Борода лопатой, повышенная бледность, ветхая одежда висит лоскутами. Ручища здоровые, крючковатые. На ногу бос, с черными от грязи ногтями. Но глаза живые. Щурятся, разглядывают. К земле давят. У ног слабый фонарь в стекло упакованный, мертвым
Вовремя вспоминаю, что бояться нечего. Где-то рядом прапорщик Баобабова, специально обученный специалист по разного рода неожиданностям. Жду окрика грозного.
Но Машка, зацепившись бронежилетом за поваленный крест, роет землю коленками, пытаясь подальше отползти от страшного кладбищенского гостя. Крест, хоть и не выдержавший натиска времени, цепко удерживает человека. Кресты на то и сколочены, чтобы удерживать кого надо.
Пытаюсь встать. На четвереньках, не видя преследователя, качественно и далеко не уйдешь. Другое дело глаза в глаза. Можно и ногой, если что, пнуть.
Невесть откуда появившийся дед наступает короткими шашками, в глаза пялится, руку черную тянет.
— Стоя-ять! — рявкает, наконец, Мария, вспомнившая о служебном долге. — Стоять, старик, пока обойму в кишки не выпустила.
Дед слушается, замирает, укоризненно качает грязными, давно немытыми волосами:
— Крику то от вас, люди добрые. Заблудились, чай? Или экстремалу решили почувствовать?
Нормальный дед. Дед нормальный! В драку не лезет, крови не жаждет. По всем приметам живой человек.
— Ты кто, дед?
Старик кашляет в кулак, пугая кладбищенскую тишину:
— Да сторож я здешний, — обтирает прокашлянными ладонями дряхлую бороду. — Охраняю, стало быть, вековой сон мирно усопших.
Неторопливо, с чувством собственного достоинства встаю, отряхиваю облепленные травой штаны. Зелень на зелени не видать. Баобабова тоже очухивается. Изгибается, отцепляет цепкий крест, но пистолет свой убойный пока не убирает. Оценивает ситуацию сложную, думает.
— Милиция мы, — для чего-то вытаскиваю удостоверение. Все равно темно, букв не разобрать. — Лейтенант Пономарев я. А это, — киваю на замершую для стрельбы Марию, — А это со мной. Из тех же органов. Ваши Документики можно?
Старик хлопает по карманам. Вместо документов вытаскивает дымящуюся трубку, вставляет в рот, затягивается и выпускает едкую дрянь прямо мне в лицо.
— Я с распапортами по могилам не хожу, — пых, пых. — Зачем сторожу распапорт. Меня и так все знают. Митричем меня местные кличут. А у вас дело какое здесь? Неужто авторитета Мишку Кляпа эксгуминировать будите? Так его два дня назад уже, того…. Чисто конкретные молодые люди сгуминировали.
— И с Мишкой разберемся, — обещаю я, — Мы по-другому, по государственному делу.
Старик резко дергается, изгибается, запускает сухую руку за пазуху. Скрежет грудь чахлую.
— Тварь мелкая кладбищенская, — отвечает на взгляд мой вопросительный. — Задрала совсем. А дело государственное нужное. Только вам не здесь искать надо. Здесь все больше с этого веку покоятся. На старое кладбище ступайте. К графам, да баронам. В западный сектор, ежели по-современному. Вот по этой тропинке и ступайте.
Под взмахом сухожильной руки тропинка меж могил проявляется. Петляет вдоль оградок, в свете луны прямо светится.
— Да с тропинки, служивые, не сходите. Мало ли пустая могилка под ноги кинется. А то и того хуже….. У меня здесь и не такие храбрецы пропадали.
— Подожди, старик….
— А в центре старого кладбища склеп стоит, — старик меня не слушает, знай вшей ловко за пазухой давит. — Вот там своего красавчика и ищите. Избавьте нас от негодяя. Он нас тут всех уже достал. Поспешайте, служивые. И самое главное, люди добрые, на всякие крики да призывы глупые не оборачивайтесь. Да вы и сами умные, правила знаете. Не в Большом театре чай, а на кладбище.
Слова ли старика, или что-то другое, необъяснимое, заставляют меня оглянуться. Кроме тускло поблескивающих остриев могильных оград, да надгробий, ничего нет.
Возвращаю голову в исходное положение. Хочу допытать старика о подозрительной осведомленности. А старика-то и нет. Растворился в ночи. Растаял. Только лампа тусклая на тропинке стоит, пламенем холодным мерцает.
— А где? — верчу головой, пытаясь отыскать сторожа.
Машка беспомощно разводит руками.
— Только что…. Здесь вот. А я отвернулась на секунду. Чертовщина какая-то.
Не чертовщина это, уважаемая коллега, а кладбище. Место темное и в высшей степени странное.
— Да…дела. Подозрительный старик, не находишь?
Мария соглашается, продолжая тщетно разглядывать в темноте пропащего.
— Леша. А ты заметил, что дед знал, что нам нужно? Вернее, кто? Утечка информации?
— Кроме нас двоих о предстоящей операции никто не знал. И уж тем более кладбищенский сторож.
— А может, это галлюцинация? Может, и не было никакого старика. Я недавно читала, что существует теория, которая допускает массовые галлюцинации.
— А лампу куда в твою теорию пристроить?
Склоняюсь поближе к лампе. Интересная штучка. Ржавые бока. И надпись :— «Дорогому Митричу от жильцовъ. 1739годъ». Раритет исторический.
— Не трогай ты ее, — Мария дотрагивается до плеча. Прикосновение напарника успокаивает нервы. — Вдруг заразная.
— Заразная, не заразная, а лишнее освещение не помешает. У тебя тары никакой в заначке нет?
Баобабова, покопавшись в косметичке, протягивает мелкоячеистую сетку. Фонарь аккуратно опущен в упаковку. В случае опасности им можно пользоваться как ударным оружием