Люби меня в темноте
Шрифт:
Скрестив руки, я потуже затягиваю вокруг себя кардиган.
— Я и не боюсь.
В ответ этот невозможный мужчина понимающе ухмыляется. Я провожу ладонью по волосам, придумывая новую тему, и тут замечаю над камином картину.
— Я еще не поблагодарила вас, как полагается, за подарок, так что спасибо. Почему вы сразу мне не сказали, что автором были вы?
— Не счел это важным. Кроме того, теперь вы уже знаете, — пренебрежительно прибавляет он.
Я не согласна, что это было неважно, но тема ему явно не нравится, и я решаю не продолжать. Теперь, когда обсуждать больше нечего, мой разум гонит меня обратно к себе, но меня тормозит предупреждение о соседке. Я будто застряла здесь навсегда.
Чтобы отвлечься
Между тем, чертово время никуда не торопится. Секунды словно минуты, а минуты словно часы. Наконец я, не выдержав, прерываю молчание. Ну, формально не я. Мы заговариваем оба. Одновременно. Действительно, почему бы не добавить неловкости к той, что уже есть.
— Может, вы…
— Я лучше…
Сражаясь с улыбкой, я закусываю губу.
— Говорите вы первый.
— Нет, вы. Что вы собирались сказать?
— Я лучше пойду. Уже поздно. Теперь ваша очередь. Что вы хотели сказать?
Он с сожалением улыбается.
— Ничего важного. Я выключу музыку.
Музыку? Какую музыку?
— Спасибо. — Я открываю дверь и внезапно ощущаю себя сдувшимся шариком, потому что он… Что? Не предложил мне остаться? Я качаю головой. Иди спать. Переступив через порог, я оглядываюсь. — Доброй ночи.
— Кстати, мое предложение по-прежнему в силе.
Я останавливаюсь и опять поворачиваюсь к нему.
— Какое? — Я хмурю брови.
— Насчет решения вашей небольшой проблемы со сном, — говорит он, широко улыбаясь, точно мальчишка в магазине игрушек.
— Спокойной ночи, Себастьен. — Я закатываю глаза, а он только смеется. — И еще: наденьте рубашку, окей?
Снова смешок.
— Bonne nuit, Валентина.
По пути обратно в квартиру я подношу руку к губам и понимаю, что улыбаюсь.
Глава 6
Уильям на мне, мы обнимаемся, лежа в постели, комната погружена в темноту. Его лица я не вижу, но ощущаю его слюну, пока его язык воюет с моим языком. Наши тела слились воедино.
В безмолвии ночи мое сердце бьется только ради него и того удовольствия, которое дарят мне его щедрые ласки. Шорох нашей одежды и наше дыхание нарушают окружающую нас тишину. Я его пленница, прижатая его весом, но пока он, смеясь мне на ухо, творит с моим телом сладкие вещи, мне все равно. Мне нравится все: его тяжесть, твердость, контакт, внутренний жар и желание большего. Он в точности знает, как ко мне прикасаться, как вытягивать из моей груди протяжные стоны.
Посасывая мою шею, он проникает мне в трусики, раскрывает меня, пробуждает давлением пальцев. Вторжение становится быстрее и жестче, но этого недостаточно. Я начинаю насаживать себя на его пальцы, тереться о них. Умолять его своим телом не останавливаться. Я хочу, чтобы он унял боль у меня между ног — и чтобы продолжал меня мучить. Точность, с которой он ласкает мой клитор, сводит с ума.
Корни моих волос промокли от пота. Ладони лежат на грудях, я сжимаю себя. Вокруг нас — запах секса. Я дрожу, мои стоны становятся все громче и громче по мере того, как он все ближе подводит меня к сладкому забытью. Его губы на мне, он целует меня с такой жадностью, словно задумал высосать из моих легких весь кислород. Его рот
Мало-помалу наше дыхание замедляется. В темноте лицо Уильяма остается по-прежнему скрыто, но я чувствую на себе его вес.
Я довольно вздыхаю.
— М-м-м…
Он смеется мне в ухо, его горячее дыхание щекочет мне шею.
— Валентина… — шепчет он хрипло, но это голос не Уильяма. Это голос Себастьена будит меня ото сна и толкает в реальность.
Я открываю глаза и оглядываюсь — наполовину боясь, наполовину ожидая увидеть Себастьена, лежащего на кровати рядом со мной. Но моим глазам предстает только пустая комната и полная тишина. Я тяжело выдыхаю. И внутри меня, точно пролитые чернила, расползается стыд, потому что на миг, перед тем как проснуться, я хотела, чтобы это не было сном.
Глава 7
Я провожу утро на Елисейских полях. Мой французский такой же паршивый, как был, но теперь я, по крайней мере, могу гулять без карты и без помощи Пьера. Я изучаю музеи и магазины. Влюбляюсь в Париж и его волшебное je ne se quois (нечто необъяснимо приятное, то, что нельзя выразить словами или описать — прим. пер.). Делаю остановку в прелестной пекарне и обедаю ванильными макарунами, потому что… а почему бы и нет? Жизнь слишком коротка, чтобы морить себя голодом.
Добравшись в итоге до Триумфальной арки, я вместе с остальными туристами отваживаюсь забраться наверх, а там восторженно выдыхаю перед открывшимся видом на город. Слева и справа от меня — по три обсаженных деревьями бульвара. Эйфелева башня, такая страшно высокая, стоит гордо, как королева среди придворных.
Вокруг столько красоты, которой я раньше не замечала. И это забавно, потому что до этой поездки все мои воспоминания о Париже были связаны только с Уильямом.
Я закрываю глаза, наслаждаясь бьющим в лицо сильным ветром. Пять лет назад Уильям привез меня в Париж в качестве сюрприза после одной крупной ссоры. Мы покидали Нью-Йорк, еще помня все отвратительные слова, еще негодуя. Но стоило нам приехать сюда и оказаться вдали от наших проблем, от повседневной жизни и всего, что к ней прилагалось, как магия города захватила нас целиком. Мы больше не были Уильямом и Валентиной. Мы превратились в двух давних любовников, которые заново открывали друг друга.
Я видела город глазами Уильяма, и этого было достаточно. Мы ходили туда, где он хотел побывать, ели то, что ему хотелось попробовать, пили вина, которые он любил, восхищались картинами, которые он хотел посмотреть. Я была счастлива, потому что счастлив был он. Потому что мне довелось побыть с ним наедине. Такие моменты уже стали редкими и потому бесценными для меня.
К тому времени он все чаще задерживался допоздна на работе, а по выходным уезжал по делам. Иногда все наше взаимодействие за день сводилось к мимолетному утреннему поцелую или телефонному звонку на бегу. Я находила способы, как занять себя, чем заполнить созданную его отсутствием пустоту. Фитнес. Обеды. Благотворительность. За баснословно дорогими салатами я узнавала о бонусах хорошей жены. Покупала ненужные вещи, украшая наш дом, который теперь воспринимался скорее как фешенебельная тюрьма. Все это было лишь мишурой.