Люби меня
Шрифт:
Киваю, забывая о том, что он меня тоже не способен видеть. Едва выполняю последнее указание, Саша тянет меня за собой в коридор.
13
Я поймаю тебя, слышишь?
«Она хочет, чтобы я ее поцеловал!»
Снова эти гребаные поцелуи… Я так далек от подобной хероты, как Северный полюс от Антарктиды. Обычно мне тупо посрать, кто там кого целует. Но эта фраза касается одного конкретного человека. Девчонки, при одном упоминании
«Она хочет, чтобы я ее поцеловал! И я это сделаю! Как минимум это!»
Естественно, что это заявление Тохи – похоронный марш моей выдержки. Я люблю этого ебливого ублюдка как брата, но стоит представить, как он прикасается к Соне, меня на хрен из тела выносит.
Не подумайте, что махать кулаками – норма для нас. Мы дружим много лет. И как бы он себя не вел, пробить меня до сердцевины и расшатать на агрессию ему ни разу не удавалось. Но в момент, когда он горланит про этот поцелуй и валит на мою Богданову, я по эмоциям такие страйки выбиваю, что попросту отключается мозг.
Я себе не принадлежу.
Я горю так, словно готов его убить. Я дышу так, словно сам вот-вот сдохну.
Нет никаких «до» и «после». Только сейчас. И это «сейчас» каким-то демоном орет внутри меня, что я не должен позволить этому поцелую случиться.
«Хрень какая-то… Полнейшая хрень…» – думаю я, когда уже удается вернуть слетевшее, будто чердак над гнилым сараем, самообладание.
Пока вхожу в море, сердце продолжает намахивать, будто готовится катапультироваться. Но я вроде как способен дышать и мыслить. Сгребаю все месиво, что разбросало по грудаку, в одну пылающую кучу. Канатами стягиваю. Напоминая себе, кем являюсь, на замки запираю.
Больно, и что? Пройдет. Должно пройти.
До онемения в пальцах стискиваю кулаки. До зубового скрежета сжимаю челюсти. До каменного тонуса напрягаю мышцы.
Я, блядь, не буду сходить с ума из-за девчонки. Я, блядь… Не буду!
Она никто. Просто никто.
Я так и так не стал бы ее сам целовать. Так какое мне дело, что это сделает Тоха?
Вообще похрен.
Сука… Да не похрен! Не похрен!
Почему-то не похрен… Блядь…
Уже не знаю, как воспринимать эту больную блажь. Может, все дело в том, что изначально Богданова выдала, будто мечтает, чтобы целовал ее я? Ну и что теперь? От кого-то другого я бы над подобным только поржал.
Да, возможно, и ржал. Даже не помню.
Какой дьявол меня теперь наказывает? За что?!
Я имею право заочно ненавидеть эту блядскую романтику! На хрена мне это? Чтобы какая-то телка вообразила, что у меня к ней что-то серьезное, и начала ебать мне мозг, как это делает с отцом мать? И похуй, что он типа мужик и главный прокурор области. Похуй на все его личностные качества и выдающиеся заслуги! Мать прогибает, он уже даже не замечает. Нет, я не считаю женщин злом априори. Просто их ни при каких раскладах нельзя наделять важностью. Не приведи Господь, она решит, что имеет для тебя какой-то вес. Ахтунг. Привет, манипуляции.
Я все это как никто понимал. Просек в глубоком детстве. Выработал определенный тип поведения. До Богдановой никаких напоминаний себе давать не приходилось. Всегда действовал на автомате.
Так какого черта случилось сейчас? Почему меня заботит, что и с кем она делает?
Это просто немыслимо. Это просто пиздец как смешно.
В июле вода в море даже ночью не может быть достаточно прохладной. Потому особого эффекта на мой организм эти погружения не производят. Так я себя убеждаю, пока еду домой.
В мертвой тишине своей городской квартиры принимаю ледяной душ. Тело пробирает дрожь. Но сердце все равно не успокаивается. За грудиной все нервы скручены в адский узел. Яростно долбит по точкам пульс. В голове шум мыслей.
Курю. Очень много курю.
Дымлю одну сигарету за другой, пока к глотке не поднимается тошнота. Она напоминает о том странном состоянии, в котором я находился, пока трахал подругу Богдановой. Уже уламывая ее на секс, чувствовал, что оно мне на хрен не надо. Но в тупой надежде на какое-то освобождение пер дальше. Во время самого акта сначала злость обуяла. А потом и вовсе на каких-то тревожных психологических изменах едва не облевался раньше, чем кончил.
Захлебнулся своим же дерьмом.
А там еще Соня… Зачем-то смотрела так, что жилы выкручивало.
Не было никакого смысла в том, чтобы испытывать перед ней вину. Не было никакого смысла желать вернуться назад и все исправить. Не было никакого чертового смысла жалеть Богданову, будто не я же обидел.
Оказывается, это и есть самое стремное… Когда ранишь ты. А еще это необъяснимо больно.
Злился на эти чувства. В яростной агонии горел. Ненавидел себя. И ее. Всех вокруг. С трудом баланс поймал. Оцепенел буквально всеми фибрами, будто умер. Лишь бы остановить.
Но… Самое криповое меня ждало впереди.
Ревность.
Совершенно неадекватное, дико примитивное, ебуче унизительное и, мать вашу, абсолютно неконтролируемое чувство. С него все и завертелось, будто в реактивной центрифуге. Из-за него я не смог оставаться самим, блядь, собой. Из-за него я избил своего лучшего друга. Из-за него я, сука, то убить, то сдохнуть хотел.
Очень сильный яд.
Поражает не только сердце. Но и мозг.
И вот я уже набиваю очередной зашквар для Богдановой.
Александр Георгиев: Не целуй его!
Она молчит. А я превращаюсь в очевидного психопата. Ужас топит. Не могу остановиться.
Александр Георгиев: Не целуй его!
Александр Георгиев: Не целуй его!
Александр Георгиев: Не целуй его!
Словно тупая пизда, в истерике бьюсь. Понимаю это. Тошнит сильнее. Но тормознуть не способен.
А когда Соня, отвечая, начинает втирать про какой-то «формат отношений», окончательно срываюсь. Мой мозг эту информацию не вывозит. Знаю лишь то, что не переживу, блядь, если Тоха ее поцелует.