Люби меня
Шрифт:
У меня нет никаких планов. Нет никакого понимания, что я собираюсь делать. Нет никакого осознания, почему такая херота, как поцелуи, задевает меня, словно самая, мать вашу, важная в мире вещь!
Одеваюсь и спускаюсь к машине.
Отслеживаю Тоху по общей приложухе. В нашей пятерке мы часто так делаем. Только обычно мотивируем эту хуету своеобразной заботой, чтобы в случае чего, успеть прийти друг другу на помощь.
Сегодня я лечу в притон, где зарекался появляться, горя совсем иными порывами.
Желание убить
Но едва я успеваю перевести дыхание, эта ебливая скотина появляется в общей комнате и нагло подваливает к Соне.
Он ее, блядь, обнимает. Он с ней, мать вашу, флиртует. Он с ней, сука, танцует.
Он делает все то, что хочу, но позорно ссу сделать я.
До последнего убеждаю себя, что выдержу. Понаблюдаю за ними, чтобы выгорело дотла, и уеду. Только оно, черт возьми, не выгорает. Вечным пламенем полыхает. Так что, едва Тоха маячит прощальными эсэмэсками, ловлю новый приход безумия.
Big Big Man: Я уехал. Секси-Соня на тебе. Будь паинькой, извращенец.
Big Big Man: И да, дебилоид… Не вздумай влюбляться.
Поднимаюсь до того, как осознаю, что собираюсь делать. На хате не пил, а те две бутылки пива, что всосал на пляже, давно выветрились. Но меня шатает. Не столько физически, сколько морально. Ровно иду, а вертухи в голове набирают обороты.
Понимаю, что в этом состоянии не стоит соваться к Богдановой. И все равно, теряя остатки рассудка, врываюсь к ней в ванную.
«Не вздумай влюбляться…»
Этот бред скачет по черепушке, словно отвалившаяся от общего механизма деталь. Ни к чему не подходит. Она лишняя. Не моя же. Тупые загоны Шатохина. Всем об этом периодически напоминает. Какой-то триггер у него. Я же о подобном даже не думаю. Уж на такую хуйню, как любовь к девчонке, я точно не способен.
Не знаю, что собираюсь делать. Просто, едва вижу Соню, от всех тех чувств, что долгое время давил, неудержимо зверею. Пробки выбивает. Разум тухнет. Ни одной лампочки в голове. Все в груди. И ниже – раздувает посох, тысячами ватт заряжает.
Здравствуй, елка! Новый год в июле.
Трогать, трахать, поглощать… С голодухи, да после всех тех позорных эмоций, готов порвать ее. Но разрывает перво-наперво меня. Она – мой динамит.
Не понимаю, чего она хочет. Не понимаю, чего сам хочу. Не понимаю, с какого хера все это терплю!
Соня ведь меня, будто бешеную псину, поливает из шланга. Она называет меня тупым мудаком. Она меня отталкивает и говорит, чтобы даже думать о ней забыл. А я… Я, блядь, стою. Сам себе не верю, но стою и глотаю всю эту хренотень.
«Так нагло меня даже мать не заламывает…» – прорывает в сознании поистине страшная мысль.
Только я ее зачем-то каким-то хламом блокирую.
Соня Богданова – обыкновенная, ничего не стоящая голь.
Блядь… Хочу эту голь. Именно эту, и остальное не ебет.
Если я болею, пусть она этим же заболеет. Я бы мог ее инфицировать. Точно мог бы. Нужно лишь задействовать, наконец-таки, чертов мозг и пробиться через щиты, что она выставляет.
Тоже мне иммуномодуляторы!
Разрушу все лишние вещества. Расстреляю все клетки сопротивления. Всю территорию захвачу.
Придется постараться, да.
Понял ведь уже: то, что Богданова отдаст себя другому, по шкале ужаса выше, чем выбивающая из равновесия одержимость ею.
Не осознаю только, что конкретно готов ей предложить, чтобы она растаяла. Надо послушать ее. Не до хуя ли она пожелает? Если что, аккуратно осадить. Без грубости, так надо. Только вот кромсающий плоть на куски диалог обрывается, когда в этом проклятом притоне начинает пожар.
Чтобы спастись, мне приходится вернуть мозгу ясность.
И знаете что? Вместе с адреналином, на котором я, по сути, в тот момент и выезжаю, когда Соня неожиданно начинает добровольно жаться ко мне, пробуждается какое-то крайне тревожное чувство.
Я не витающий в облаках идиот. Стопудово, нет. Я же анти.
Догоняю, что она просто на инстинктах ищет во мне защиту. С ней как раз все ясно. А что со мной? Если я вдруг загораюсь потребностью защитить ее. Это нормально? Или уже по-настоящему фигово? Что за мразота щемит в груди, когда Соня дрожит? Такого я точно никогда не испытывал. Это пугает настолько, что скручивает даже желудок. Но разогнать это теплое и будто бы щекотное колебание нет сил.
Мозг сосредоточен на другой работе.
Пытаюсь уговорить Богданову лезть в окно первой. От мысли, что она останется в этом аду одна, дурно становится. Дурно мне, а Соня ни в какую не соглашается выходить первой. Цепляется за меня, будто полагает, что мы можем сделать это одновременно.
– Нет, так не получится, – вздыхаю, осознавая, что времени, по сути, в обрез. – Ладно, я первым выскочу. Но ты сразу за мной, поняла? Ты же не хочешь, чтобы мне пришлось возвращаться?
– Поняла.
Однако торг на прыжок все равно нас не минует.
– Это первый этаж, – уговариваю ее, стоя уже на земле.
– Высоко… – протягивает Соня, упорно цепляется за разваленную раму.
– Не убьешься, – теряю терпение. – Блядь… Я поймаю тебя, слышишь? – голос будто не мой.
Я просто, мать вашу, хочу, чтобы она была в безопасности. Это естественное человеческое рвение. Ничего более.
– Точно поймаешь? – пищит она над моей опухшей от мыслей головой.
– Обещаю.
Что-то много я этих обещаний стал ей раздавать… Надо бы взять на контроль. Тормознуть, пока не поздно.