Люби меня
Шрифт:
– Угу. Уже знаю. Раздобыл для тебя адресок.
– Так, какого хера молчишь?
– Жду, пока ты попустишься.
– Тоха…
– Спасибо, что ли?
– Да, блядь... – сиплю я сердито. Сглатываю, перевожу дыхание и выталкиваю: – Спасибо, конечно, – с благодарностью сжимаю его плечо.
– Всегда пожалуйста, – отражает жест. – Может, поебетесь разок и остынете. А может, будете ебаться какое-то время. Без выноса мозга себе и окружающим.
– Кончай философствовать, – хриплю раздраженно.
На самом деле, словно сопливый пиздюк, даже думать о сексе с Соней затрудняюсь.
– Ты прав, мне срочно нужно кончить, – ржет Тоха и отправляется, наконец, на поиски своей первой жертвы.
***
Она не приходит.
Бах, бах, бах, бах, бах… Стою среди этих проклятых подсолнухов, оглушенный разгромными ударами собственного сердца. Все полчаса, что я заставляю себя ждать Богданову, мою, казалось бы, отличительно сильную плоть раздирают бешеные эмоции. Двигаю из-за них кукухой, или просто зверею – трудно определить. Осознаю лишь то, что, несмотря на полную неподвижность, теряю баланс. Расшатывает так яро, что в какой-то момент возникает ощущение, будто качает физически.
Александр Георгиев: Приходи в подсолнухи за поцелуем.
Перечитываю отправленную депешу, чтобы убедиться, что ясно выразил мысль. Все ведь понятно! Не найти желто-зеленое поле Соня не могла. Оно прям рядом с домом Савиновых. За него с трассы в первую очередь цепляется взгляд.
Александр Георгиев: Приходи в подсолнухи за поцелуем.
Что не ясно?! Очевидно же, что это гребаное приглашение! Разве не об этом Богданова мечтала? Я перечитал те тексты, что она мне присылала. И пришел к выводу, что она ждет чего-то особенного. Ебанулся, однозначно! И ведь даже не пил, а выдумал такую хуйню. Как же низко я пал! Ниже просто некуда! Я на дне. И из-за кого? Из-за какой-то сопливой девчонки?
Какого хера вообще?!
Ненавижу! Как же сильно я ее ненавижу!
Этому злоебучему сообщению предшествовали сотни минут размышлений, ломки и свирепого сражения с самим собой. И ради чего?! Она, блядь, даже не приходит! Я всем своим ублюдочным нутром наружу вывернулся, а она не приходит! Прочитывает и просто, на хрен, игнорит.
Еще минут десять стою.
Не знаю зачем… Не знаю! Ведь каждую долбаную секунду я будто в огне сгораю. От злости, от стыда, от похоти, от тоски – заживо сгораю. Есть еще какие-то чувства, но их я распознать не в состоянии, даже несмотря на то, что они в этом пламени – самые яркие языки.
Все. На хрен. Домой.
«Собрать яйца в кулак и навсегда съебаться из жизни Богдановой…»
Я смогу. Быть хладнокровным ублюдком – мое призвание. Моя ебаная суперсила. Кишки выблюю, но справлюсь. Ноги моей больше рядом с Соней не будет. Пусть едет куда хочет. И делает тоже! Равного себе ищет – вообще не вопрос! В этом конченом селе как раз должны найтись ей по уровню.
Я не буду перед ней прогибаться. Не буду ее добиваться. Не буду ее обхаживать.
Мне нравится действовать
Я ценю результат, а не путь его достижения. Я люблю сразу же получать желаемое, а не встречные условия и головную боль.
Но…
Стоит мне подумать о том, чтобы оставить здесь Богданову… Стоит представить, что к ней кто-то подваливает… Стоит попытаться натянуть на опухшую башню принятие того, что она так никогда и не станет моей… По грудачине расползается жгучее кружево боли. Моя напряженная плоть будто трескается. И начинает на хрен крошиться, оставляя в самых чувствительных местах сквозные раны.
Все жизненные ориентиры, все принципы и все установки… Все, с чем родился, и все, что наживал годами, становится блеклым, невнятным и абсолютно ненужным.
Дышу лишь своими упоротыми эмоциями, запретными желаниями и голыми инстинктами. Они топливо. Реактивная дурь в моей крови.
В мутной башке несвоевременно всплывает информация о том, где должна была спать Богданова. Я в этих деревенских приколах слабо секу, но, перемахнув забор Савиновых, интуитивно допираю, какое строение используется для хранения сена.
Жду прилета каких-то церберов, но лай, как шел откуда-то с другой стороны двора, так без приближения по нарастающей и идет. Очевидно, овчарок, о которых меня предупредили местные, из-за гостей посадили на цепь.
Взбираюсь по деревянной лестнице, не прекращая охреневать от собственных действий. Организм работает, словно чертова исследовательская станция. На каждую систему отдельные мониторинговые приборы настроены. Иначе как объяснить, что я все с такой ненормальной точностью ощущаю? Ход сердца – еще ладно. Оно же абсолютно ебанутое. Гремит на обе стороны – грудь и спину калечит. А вот круговорот крови… Очень странно, но я будто бы каждую вену в своем теле чувствую. А еще… Все ненужные мне сейчас органы.
Я еще не знаю, чем закончится этот долбанутый марш-бросок, а душу уже какая-то сумасшедшая эйфория топит. Предсмертная, что ли… Точно агония.
Выставлять себя перед другими посмешищем – вот совсем не мое. Но сейчас в пылу эмоций меня, мать вашу, ни хрена не смущает наличие доброго десятка кроватей на верхнем этаже сеновала.
Прям, блядь, деревенский люкс. Я шизею.
– Богданова! – зову громче, чем собирался, будто на разборки сюда явился.
С наездом конкретным. Сходу все подхватываются. Перепуганные, глядя на мою агрессивную рожу, заторможенно хлопают глазами. Но мне реально посрать. Смотрю только на Соню. Она, в отличие от остальных, не выглядит сонной, хоть и лежит так же, как все, в постели.
– Чего тебе?
– Сюда иди, принцесса, блядь, – гаркаю таким тоном, что девки подскакивают.
И спускаюсь на первый этаж сеновала.
Даже думать не берусь, что стану делать, если Соня снова меня проигнорит. Наверное, зарвусь обратно наверх и буду скандалить при всех.
Я говорил что-то про дно? Да, мать вашу, оно рискует быть пробито.
Ну, кто бы, черт возьми, знал, что со мной когда-нибудь такое случится? Никто, блядь. Я как на качелях – то вверх, то вниз. И похрен на все.