Люби меня
Шрифт:
Сглатывая и медленно вздыхая, переживаю новую жаркую волну смущения.
Если быть честной, то очень хочу Саше написать. Но как-то не решаюсь делать это первой.
Сонечка Солнышко: А что вы сейчас делаете? Может, подтолкнешь ЕГО, чтобы он мне написал…
Отправляю и сразу же жалею. Потому как быстро понимаю, что желаю, чтобы Саша сам это сделал, а не с подачи друга.
Big Big Man: Мы на речке с какой-то местной толпой.
Big Big Man: Корона
Big Big Man: Только между нами, если что.
Грустно вздыхаю.
Сонечка Солнышко: Ну и ладно. Я тоже ничего не напишу. Отдыхайте.
Big Big Man: Как вы задрали…
Сонечка Солнышко: Насчет нашей переписки не переживай. Я никогда никому не скажу. Спасибо)
Даня подмигивает смайлом и затихает.
Я возвращаюсь к работе. Мысли пуще прежнего скачут. Шатохин вроде как выдал, что у Саши все же есть какие-то чувства ко мне. И в то же время ясно дал понять, что никаких шагов предпринимать он не собирается. Меня это жутко расстраивает. Но не настолько, чтобы я бросалась действовать сама.
У меня тоже есть достоинство. Я ценю в первую очередь себя. И никуда не тороплюсь, как бы чертово сердце не сходило с ума.
Заканчиваем приготовления под вечер. Принимаем в большом доме душ и там же, в комнате Оли, начинаем прихорашиваться.
– Вот это платье! – восхищаются девчонки, когда я достаю наряд, который планирую надеть на торжество. – Это что, настоящий Диор?
Мне вдруг становится неловко. С опозданием понимаю, что зря притащила сюда эту вещь. Поддалась порыву. Очень уж понравилось это платье. Не подумала сразу, насколько оно в деревне неуместно.
– Да нет… Реплика, конечно, – вру, не краснея.
Ведь в том, что Георгиев покупал только оригинальные бренды, сомневаться не приходиться.
– Вот это ты будешь красотка! Ольку затмишь!
Блин… После этой фразы еще хуже себя чувствую.
– Оль, а тебе нравится? Хочешь? Дарю!
Никогда щедростью не отличалась. Просто не было что раздавать. Себе бы хоть что-то урвать. Над каждой красивой вещью тряслась, как Голлум над кольцом. Но сейчас решение отдать платье Оле видится мне правильным.
– Ой, Сонечка… – она тронута до слез. – Спасибо тебе огромное, Солнышко!
– Носи на здоровье! Сияй!
Наобнимавшись, игнорирую вспышки зависти в глазах других девчонок. Спокойно иду к своей дорожной сумке, чтобы найти другой наряд на вечер. Около нее и застываю, когда обсуждения берут новый виток.
– А знаете че? – выдает Оля, вибрируя на эмоциях голосом. – Георгиев сейчас наш старый летний душ исследует! Представили, да? Георгиев в деревенском душе! Мамка его пожалела, позвала поесть да умыться.
– Ох, ни фига ж себе!
–
– Он, конечно, выделывался сначала… Типа, не по нему такие удобства, и еду домашнюю он не ест…
– Ой-ой, прям премьер-министр!
– Ага… Ну Шатохин-то попроще. Первым пошел и этого фраера подстегнул. Сказал, что от него несет! – ржет Оля иногда прям как идиотка. – Не вонял он, конечно… Я сама поднюхала, пока выносила им полотенца.
– И че, даже Шанель не выветрилась? – гогочет Вика.
– Да какая Шанель!
– Сонечка, а ты на сеновале не задохнулась его парфюмами?
– Дура ты, Вика…
– Ой, аха-ха…
Нестерпимо заткнуть их охота. Уже разворачиваюсь, но отвлекает входящее сообщение. Весь день ждала, что Саша соизволит написать. Поэтому в ту же секунду, как телефон маячит характерным звуковым сигналом, я бездумно бросаюсь к нему.
Надежда Дога: Слышала, что ты пала-таки перед Георгиевым. А еще рассказывала про какое-то достоинство, Богданова… Смешно! Ты такая же, как и все остальные смертные! Даже хуже. После того, как разорвала нашу дружбу, назвав меня подлой, сама по первому зову бросилась с Георгиевым сено топтать! Нет слов, Сонька, как мне от тебя противно.
Вся кровь, что в организме имеется, резко приливает к лицу. Кожу будто огнем охватывает. Я с трудом перевожу дыхание. Перестаю что-либо слышать и видеть. Горю стыдом, обидой и унижением, пока набиваю ответ. Надо бы не спешить. Обдумать. Но я не могу. Поэтому получается совсем не то, что стоило бы ей писать.
Сонечка Солнышко: Не знаю, что тебе там донесли, Надюш… Но мы с Сашей только целовались. Хотя и это не твое дело.
Нет! Не надо было вообще ничего отвечать.
Не опускаться. Не показывать, что она меня задела. Не позволять унижать себя еще сильнее.
Но дело сделано. Сообщение Надя прочитывает мгновенно.
И тут же отвечает.
Надежда Дога: Я тоже думала, что мы только поцелуемся, а он попользовался мной! И через минуту об этом забыл. Не думай, что с тобой будет как-то иначе!
На это я не отвечаю. Телефон из рук выпадает. В глазах резко темно становится. А в голове так шатко, что в стороны качает. Хватаюсь за стенку, чтобы устоять.
Он целовал Надю? Зачем же сказал, что поцелуя не было?
– Где находится этот летний душ? – хриплю с убийственным спокойствием.
– На заднем дворе… – растерянно отзывается Оля.
И я, забывая о том, что на мне халат, вылетаю из комнаты.
Сердце колотится. Кровь горячими потоками с шумом циркулирует по дрожащему телу. В висках свирепо лупит пульс. Я задыхаюсь… Задыхаюсь от боли и какой-то бешеной ярости. Ну и самую малость – от бега. Потому что несусь я по дому, через двор и в перекошенную деревяную конструкцию на всех парах.