Любимая для мастера смерти
Шрифт:
– Айне, я лично допрашивал Его, понимаешь, лично! Я сделал все, что мог. Мелисанда и Рорк на тот момент уже отбыли с Кинлоха, их видели в таверне в Лохвудшире. Никто кроме тебя не мог добавить яд. Тем более твой яд, изобретенный тобой еще на третьем курсе академии, рецепт которого строжайше засекречен и знают его единицы.
Я вцепилась руками в каменный подоконник до побелевших костяшек, еле сдерживая истерику. Все надежды рухнули, доказательства очевидны и неоспоримы, времени больше нет. Мелисанда и Рорк О’Ши, родные тетя и дядя Джерома, получат то, чего
– Уходи!
– мой голос напоминал карканье вороны, хриплый и отвратительный.
– Убирайся!
Дверь во второй раз за сегодня тихо скрипнула, и я снова осталась в одиночестве.
Так я впервые вживую, а не в воспоминаниях, увидела Киана Мэлори. Преподавателя академии, в которой я училась, некроманта, допросившего тело Джерома, свидетельствующего против меня, чье авторитетное мнение было решающем в моем приговоре, человека впоследствии спасшего меня от сожжения, рискующего по какой-то неведомой мне причине, всем, ради жизни одной глупой никчемной девчонки.
* * *
С трудом открываю воспаленные глаза. Не знала, что они могут настолько болеть, кажется, малейший лучик света режет их как ножом. Губы потрескались и пекут, в горле как в пустыне.
– Воды! – хрипло, едва слышно прошу.
К моим губам подноситься чашка, и рот наполняется потрясающе вкусной, освежающей влагой. Глотаю жадно, захлебываясь, спеша, пока не убрали, но все же лишаюсь напитка и разочарованно стону.
– Прости, так надо, – доноситься в ответ на мое жалобное поскуливание.
Я не могу разглядеть говорившего, узнать по голосу, но с легкостью догадываюсь кто это. Тру веки в надежде унять боль, и немного улучшить зрение.
– Что ты здесь делаешь? – удивленно спрашиваю, недоумевая по поводу присутствия Некроманта в моей тюремной камере. – Или я уже умерла, и ты меня вызвал допросить? – выдвигаю новую теорию, с дрожью вспоминая состоявшуюся казнь, страшные жуткие языки пламени, объявшие мои ноги, отвратительный запах костра и последний в моей жизни закат.
– Нет, ты жива, – криво усмехается в ответ, отбросив сочувствие, доселе звучавшее в его голосе и приобретя вновь свою привычную манеру говорить. Четко. Ясно. Безэмоционально. Мертво.
– Что случилось? Я не помню ничего после озвучивания приговора? – стараюсь понять, ибо картинка в голове не складывается. И это меня несказанно пугает, так как в последний раз, когда я вот так проснулась, ничего не помня, оказалась в другом мире. Что еще за сюрпризы уготовила мне судьба?
– Айне, тебе не стоит волноваться, – мой собеседник старается обрубить разговор, но я не даю. Не могу допустить, чтоб от меня что-то утаивали! Тревога нарастает…
– Хочу знать! – резко вскрикиваю, одновременно пытаясь сесть, охаю от пронзившей тело боли, но все же принимаю желаемое положение.
Зрение постепенно возвращается, я уже могу разглядеть в полумраке комнаты обстановку, указывающую, что это отнюдь не темница, в которой я еще до недавнего времени томилась, силуэт мужчины, возвышающегося рядом и себя.
– Где я? – озвучиваю новый вопрос, изумленно оглядываясь.
Мужчина, понимая, что я не успокаиваюсь, а начинаю еще больше нервничать, ставит чашку на прикроватную тумбочку и приседает на табуретку, стоящую подле.
– Казнь отменили по моей просьбе, – коротко выдает он, наивно полагая, что я удовлетворюсь данным ответом.
– Разве такое возможно? – в неверии качаю головой.
– Возможно. В некоторых случаях.
– В каких? – продолжаю настырно допытываться. Мне решительно не нравиться, как Киан пытается уйти от ответа, темнит, недоговаривает.
Я, например, не знаю ни одного случая, при котором уже начавшую казнь прекращают, тем более сожжение ведьмы. Это заставляет меня подозрительно прищуриться, вглядываясь в спокойное невозмутимое лицо собеседника.
– Есть одно исключение, очень древняя традиция, и я ее припомнил сэру Ловару, – ничуть не проясняет ситуацию этот несносный некромант. А потом и вовсе переводит разговор на другую тему: – Как ты себя чувствуешь?
Я на миг замираю, прислушиваясь к ощущениям, решив чуть позже все же допытать своего бывшего преподавателя.
– Очень болят глаза, и снова хочется пить, – констатирую я, – а еще ноги. Их как будто жжет крапивой.
Киан кивает, снова подносит чашку к моим губам, дает сделать пару глотков и отставляет ее. Я бессознательно тянуть за ней, но мужчина предупреждающе качает головой.
– Айне, ты неделю ничего не ела, бредила и горела от температуры. Тебя может стошнить. Чуть попозже я дам еще, а потом попробуем напоить тебя бульоном, тебе нужны силы. Слава Дагде, кризис миновал.
Я внимательно слушаю, пытаясь осознать, что же, все-таки, со мной произошло.
– Почему?
– с губ, словно, сам по себе срывается вопрос.
Киан не хочет отвечать, это видно по тому, как он старательно отводит глаза, и поджимает губы. Но я настаиваю из последних сил, держась лишь на одном упрямстве, и мужчина все же сдается.
– Я смог тебя вытащить из костра, когда твое тело уже начало гореть, кожа на ногах практически отсутствовала. Ты потеряла сознание от шока и боли и ничего не чувствовала. И была практически мертва. Айне, ты перешла черту.
Мне хочется еще спросить много чего. Например, зачем он это сделал? Что это за древний обычай? Как вернул с того света? Но силы окончательно покидают меня, и я устало прикрываю глаза. Спустя минуту чувствую, как меня бережно укладывают в более удобное положение, поправляют подушки, одеяло и тихо выходят.
Мне казалось, стоит только сомкнуть веки, и я тут же погружусь в мир сновидений, но вместо этого приходят мысли. Горела! Я горела живьем! Что за варварский мир?! Что за законы?! Как же хорошо, что я потеряла тогда сознание. Сама, или приложил руку Киан, но я этому искренне благодарна, ибо не знаю, как бы я все это вытерпела, будучи в рассудке. Тем не менее, у меня была клиническая смерть, как сказала бы Алина. Айне же называет это состояние пограничьем. И будучи в этом самом пограничье я бредила, вспоминала свою смерть на Земле, первые дни тут, в мире Домхейн. А еще время от времени, приходя в себя, чувствовала рядом Киана. Он был тут. Спал со мной. Снимал жар холодными компрессами. Говорил. Звал меня. Утешал. Или это, все-таки, были видения, вызванные горячкой? Неужели холодный некромант способен так ласково разговаривать, так нежно заботиться, так бережно прижимать к себе, согревая теплом своего обнаженного тела?