Любимая и потерянная
Шрифт:
— Вы знаете Пегги Сандерсон? — спросил он.
— Ну еще бы, — отозвался Роджерс, не отрывая взгляда от мулатки певицы. — Она часто сюда захаживает.
— Какого вы о ней мнения?
— Я не люблю ее, — ответил тот. — Меня раздражает ее позиция. Говорить с ней я больше не в силах. По-моему, она просто невежественна. Положение американских негров следует рассматривать в сугубо научном плане. Это вопрос чисто экономический, вопрос трудоустройства. Негры могут получить у нас далеко не всякую работу. Их обделили в выборе профессии, и они оказались в своего рода экономическом гетто, а отсюда — негритянские кварталы — это всегда кварталы бедноты. Но если
— В самом деле? — сказал Макэлпин. — И вы не допускаете мысли, что она… м-м… просто друг их, вот как вы.
— Мне от них не нужно того, что нужно ей, — грубо ответил Роджерс. — И к тому же они рады, когда я у них тут бываю. А ее посещения их совсем не радуют.
— Мне кажется, вы ошибаетесь.
— Я ошибаюсь? — удивленно переспросил Роджерс. — Ладно. По-моему, они кончили свое выступление. Давайте-ка пригласим к нашему столику руководителя джаза. Элтон Уэгстафф понравится вам. Он хороший мужик. Спросите у него, что он об этом думает. Сейчас у него крошечный джаз. А вообще, он человек бывалый. Играл с Эдди Кондоном, с Эллингтоном, возможно, знавал и Бикса.
Подозвав официанта, Роджерс попросил его передать их приглашение руководителю джаза. Через несколько минут Уэгстафф подошел и сел за их столик.
Это был спокойный, сдержанный человек с темной кожей, давно привыкший не удивляться ничему, что происходит в ночных клубах. В пору расцвета джаза Уэгстафф работал в Мемфисе, Сан-Луи и Чикаго. Сейчас он кочевал с места на место, зарабатывал на жизнь, выступая в маленьких ночных клубах негритянских районов, и мечтал о новом возрождении джаза. В его манерах за внешней учтивостью проскальзывало безразличие, но нетрудно было заметить, что к Роджерсу он относился по-дружески, как к своему.
Усаживаясь за столик, он пошутил насчет того, как процветает его оркестр, и все трое согласились, что в наше время, играя в джазе, не разбогатеешь. Макэлпин напряженно ждал, когда Роджерс заговорит о Пегги Сандерсон, но тот вдруг сказал:
— Знаете, Элтон, мой приятель чуть не съел глазами вашу канареечку.
— Я? — ошеломленно воскликнул Макэлпин. — Впрочем, в самом деле, в свете прожектора она мне показалась совершенно золотой. Эти золотистые плечи…
— Красивая девочка, — согласился дирижер. Он встал и сделал знак певице, направлявшейся к бару.
Макэлпин поспешно заказал ей коктейль. Сейчас, когда ее не озарял желтый свет прожектора, ее тело уже не казалось золотым, оно поблекло, кожа стала сероватой. Джим похвалил ее голос. Он попытался настроить себя на те же чувства, какие Пегги, вероятно, испытывала к неграм. Девушка отвечала на его вопросы тоненьким деликатным голоском. Она держалась очень вежливо и производила впечатление беспомощной, беззащитной девчушки. Мало-помалу он начал подпадать под обаяние смуглой нежности ее тела, сочных переливов кожи. «Пожалуй, я мог бы к ней привыкнуть, — подумал он. — Она все время оставалась бы мне чужой, но могла бы вызвать ощущения, которых я никогда еще не испытывал. Это нежное, сумеречное
Мулаточка сообщила, что утром отправляется в Чикаго. Блестящие предложения сыпались на нее со всех сторон, ее даже поманило нью-йоркское кафе «Сосайети». Потом она извинилась и сказала, что должна их покинуть, так как условилась встретиться с одним джентльменом, который ожидает ее в баре. Поднявшись из-за стола и пожав руку Макэлпину, она горячо поблагодарила его, сама, впрочем, не зная за что. Когда певица отошла, Элтон Уэгстафф дружелюбно заметил:
— Вы чуть-чуть опоздали, мой друг… Она завтра уезжает. Приди вы дня на два пораньше, могли бы успеть.
— Понятно, — сказал Макэлпин.
Даже этот невозмутимый чернокожий музыкант не верит, что к хорошенькой мулатке человека могут привлекать дружеские чувства, а не желание с ней переспать. И все так думают. Точно так же, как все считают, что Пегги Сандерсон стремится переспать со своими чернокожими приятелями. Ему стало неловко.
— Мне просто очень понравилось, как эта девушка поет, — сказал он.
— Макэлпин друг Пегги Сандерсон, — сказал Роджерс.
— Ах вот оно что! — В глазах музыканта уже не было заметно прежнего дружелюбия. — Красивая девочка, верно? Ну и как, большие вы с ней приятели?
— Да как будто. Она с восхищением… с самой искренней симпатией относится к людям вашей расы, мистер Уэгстафф. Она самый преданный ваш друг, из всех, кого я знаю.
— М-м-да, друг, — проговорил руководитель джаза.
Его смущало это слово «друг», которым негры обычно обозначали симпатизирующих им представителей белой расы. Он никак не мог подыскать нужных слов, хотя обычно говорил легко и свободно. На стол пролилось немного пива. Подозвав официанта, Уэгстафф велел ему вытереть стол. И пока блестящая черная столешница не стала безупречно сухой и чистой, он так и не нашел этих нужных ему слов.
— Не стану спорить, мистер Макэлпин, люди моей расы нуждаются во всех своих друзьях, — сказал он. — Вот с нами сидит Роджерс, он настоящий наш друг. И эта малышка Пегги, может быть, тоже друг. Может быть. Не знаю, что тут вам сказать.
Боясь, как бы слова его не обидели Макэлпина, Уэгстафф пытливо всматривался в его лицо. Макэлпин чувствовал на себе его взгляд и думал: «Когда ты намекал тут, что я мог бы иметь успех у твоей певички, тебя не волновало, друг я или нет».
— Вот сидит она здесь, такая тихая, настоящая маленькая леди, — пробормотал Уэгстафф, обращаясь наполовину к самому себе. — И всегда одна. Сидит себе за столиком в углу, такая милая, нежная, свежая, как цветок, который только и ждет, чтобы его сорвали. Одинокая. Но не отчужденная. Вроде бы само спокойствие, и в то же время так и рвется к вам, но правда ли, мистер Макэлпин? Она не напивается пьяной, она даже не танцует, даже не хлопает громко в ладоши. Просто сидит с нами, и все. Но все мои ребята каждый раз знают — она здесь. И как будто ждут. Да, притихнут как-то все и ждут… чего?
— Я однажды видел, как вы сидели с ней за столиком.
— Возможно.
— Тогда я кое-что заметил, мистер Уэгстафф. Когда вы ее увидели, у вас был такой вид, словно вы не хотите подходить к ней, вас что-то тревожило. А потом вы к ней подсели и тут… одним словом, все снова стало на свои места. Так оно было?
— Глядите-ка, какой приметливый, — сказал Уэгстафф, обращаясь к Роджерсу. — Чем это, вы говорили, он зарабатывает себе на жизнь?
— Я просто не смог этого не заметить, — сказал Макэлпин.