Любимая и потерянная
Шрифт:
— Ну что же, Джим, пожалуй, пора закругляться. Вы еще не наслушались? — спросил Роджерс. — Меня, признаться, что-то в сон клонит.
— Меня тоже. Пошли, — сказал Макэлпин, хотя, говоря по правде, спать ему совсем не хотелось.
Из тоннеля под путями тянул сквозной ветер, будто там стоял какой-то исполинский вентилятор. Выйдя из клуба, Макэлпин и Роджерс съежились и придвинулись поближе друг к другу, чувствуя, как жесткие, обледеневшие снежинки колют лицо и шею. Здесь, на скудно освещенной Сент-Антуан, не разъезжали веселые и шустрые снегоуборочные машины. Подошло такси, и Роджерс предложил Макэлпину подвезти его до «Ритца», потом, развалившись на сиденье и позевывая, пригласил его как-нибудь наведаться к нему домой пообедать. Вскоре машина свернула на Шербрук и остановилась возле «Ритца», где перед закрытыми запасными дверями бушевали водовороты вздымаемых ветром снежинок. Когда Макэлпин выбирался из такси, Роджерс вдруг сказал:
— Да,
— Да? Как это понять? — спросил Макэлпин, не снимая ноги с подножки автомобиля.
— Говорят, он на все способен, если взбеленится. Может ножом пырнуть. В наших краях он обретается потому, что не может вернуться в Мемфис. Кого-то он там прирезал.
— В самом деле?
— Уверяю вас. И если ему не удастся склонить Пегги к тому, чтобы она отдала ему предпочтение…
Макэлпин был потрясен. Машинально схватившись за шляпу, чуть не сорванную ветром, он некоторое время молчал. Ветер ворвался в открытую дверь такси и запорошил снегом колено Роджерса.
— И если уж на то пошло, — продолжал тот, — то самый драгоценный ее дружок, с которым она так носится, тоже не дядя Том… Я имею в виду этого сладкоречивого Джо Томаса.
— Джо Томаса?
— Ну да, когда-нибудь она возьмет вас за ручку и поведет знакомиться с Джо Томасом. Он ее слабость. Ну ладно, пока, — Роджерс засмеялся. — А то вы меня окончательно заморозите.
— Пока, — сказал Макэлпин и вошел в отель.
В вестибюле уборщица оттирала шваброй пятно на полу возле лифта. Ночной портье, облокотившись о конторку, сонными глазами наблюдал за ее работой. Чтобы привлечь его внимание, Макэлпину пришлось постучать по конторке и указать на свой ящичек, где он заметил письмо. Портье вручил ему письмо и ключ. Постукивая ребрышком конверта о ладонь, Макэлпин стоял в ожидании лифта и думал: «Якшается с головорезами, способными пустить в дело нож, и рассчитывает на их бережное отношение». Уборщица вдруг подняла голову; Их взгляды встретились. Это была женщина средних лет, с бесцветными слипшимися волосами. Ее красные задубевшие кисти казались рукоятками, насаженными на неожиданно белые дряблые руки. В робких глазах женщины мелькнула искра любопытства, которое она тут же попыталась скрыть, сконфуженно склонив голову. Десять лет, в течение которых она терпеливо терла полы, не прошли для нее даром. У Макэлпина заныло сердце, когда он увидел эту опущенную голову.
— Добрый вечер, — сказал он.
Женщина вздрогнула и испуганно облизнула губы. В этот момент открылась дверь лифта. Приземистый лифтер, облаченный в синюю униформу, не счел нужным поздороваться. Он смотрел жестко, неодобрительно. На четвертом этаже, пройдя шагов десять по коридору, Макэлпин обернулся. Лифтер стоял, скрестив на груди руки, и смотрел ему вслед. «Есть люди, которые вас не одобряют, мистер Макэлпин, — говорил его взгляд. — Откуда это вы притащились в такую позднь?»
У себя в номере Макэлпин снял пальто и шляпу, но забыл о галошах. На красном ковре остались большие мокрые следы. Он взглянул на письмо, которое все еще держал в руке. Письмо было от отца. Макэлпин его распечатал.
Отец, не одобрявший его уход из университета, беспокоился, что долго не получает от него писем, и с нетерпением ждал известий, которые бы подтвердили, что у него есть реальные перспективы получить работу в «Сан». Макэлпин закрыл глаза и вздохнул. Он представил себе, как рассказывает отцу о том, чем он занимается здесь, в Монреале. «Джим, Джим, я тебя не узнаю! — встревоженно воскликнет он. — С твоей ученостью, с твоим воспитанием!..»
— Роджерс тоже хорош, — пробормотал он про себя, будто что-то разъяснял отцу. — Молчал, молчал, а напоследок выдал такой сюрприз!
Тут он взглянул на грязные следы на ковре, торопливо снял галоши и начал раздеваться. Оставшись в нижней рубашке, он прошел в ванную, вымыл лицо и руки и принялся ожесточенно вытираться полотенцем, словно хотел стереть с себя нечистое прикосновение жизни ночного клуба. Однако мало-помалу движения его стали мягче. Разве Пегги виновата в том, что Уэгстафф вообразил себе, будто мог бы с ней переспать? Нет, тут не она виновата, а самонадеянность Уэгстаффа. А остальная шатия? Допустим, всех их привлекает к ней то же самое соображение. Ну и что же? Ведь из этого не следует, что и ее к ним влечет такое же чувство. У них и не может быть другой мерки. Они мужчины. Все мы невысокого мнения друг о друге. А их жены?.. Что можно требовать от этих женщин? Неудавшаяся жизнь озлобила их, сделала завистливыми. Не попадись им Пегги, они сыскали бы себе другой объект для ревности. Как бы там ни было, та Пегги, о которой говорилось сегодня, существует только в воображении Уэгстаффа и Роджерса, не представляющих себе, что девушка может быть так благородна, что считает всех их своими добрыми друзьями, неизменно уважающими ее за душевную нежность и доброжелательность. Да, но сам он? Сам-то он какой ее себе представляет?
Среди
Вздумай он сопровождать ее по этим притонам, где она возбуждает ревность, подозрение, похоть и застарелую расовую вражду, то волей-неволей тоже впутается во все это. Продолжать это — значит позволить любопытству возобладать над здравым смыслом, значит забыть о том, что он приехал в этот город для того, чтобы заполучить место в «Сан». Мистер Карвер, конечно, не сможет позволить себе принять на работу человека, замешанного в скандале. А ведь он всегда мечтал о работе, подобной той, какую ему предлагают в «Сан». И вот он все-таки нашел ее. Сколько долгих лет ожидания прошло после той ночи на пляже Хэвлоков, когда он мчался по дороге, а потом остановился и пробормотал, оглянувшись на темную изгородь: «Ну погодите!» Эту ночь, которой закончилось его детство, он почти всю провел без сна, мечтая о том, как создаст себе имя, чтобы никто и никогда не мог спросить, кто он такой. Он ждал долго, он прошел через множество унижений, но он знал: наступит такой день, когда его способности будут оценены по достоинству. И вот решительный момент наступил. Он может получить свою колонку в монреальской «Сан». Его будут читать. Перед ним откроются новые горизонты. Сейчас, как никогда, ему следует думать о том, что приличествует в его положении, а чего нужно остерегаться. Продолжать знакомство с Пегги, безусловно, неблагоразумно.
Дав себе слово, что он полностью выбросит из головы и девушку, и это сомнительное кафе, он лег в постель и уснул, представляя себе Кэтрин и себя на воскресном ужине в «Ритце» и на приеме у Анжелы Мэрдок. В этом радужном видении он ощущал себя свободным от всех ненужных мыслей и забот и демонстрировал Кэтрин, как высоко он ценит то, что она может ему предложить.
Глава четырнадцатая
Сидя в общей гостиной «Ритца» вместе с Кэтрин, которую ее сегодняшний наряд — бледно-зеленое платье, мексиканские серьги и серебряные браслеты — делал удивительно привлекательной, Макэлпин вглядывался в ее разгоревшееся, свежее лицо, стремясь найти в нем обещание всего, что он мог ожидать от возлюбленной. Все в ней — тон, стиль, склонности — все было именно таким, как надо, как ему нравилось. И он ей нравился, он читал это в ее счастливой медленной улыбке. В беседах с ней он не только находил радость, превосходящую то удовольствие, которое ему когда бы то ни было доставляло общество хорошенькой женщины, в них заключалось для него нечто большее, что явственнее всего ощущалось, когда разговор обрывался и наступала пауза. Это нечто было провозвестником не только тех, знакомых ему восхитительных минут, которые сулила любовь женщины, но и успеха, которого он домогался с детских лет. Как же можно допустить, чтобы кто-то встал между ними и сделал его слепым к ее привлекательности? Он верил, что сможет не думать о Пегги, если сосредоточит все свои помыслы на том, что надеется найти в Кэтрин. Он шутил и смеялся, Кэтрин смущалась и все больше очаровывалась им. Они сидели, сплетничая обо всех приглашенных, которые входили, запорошенные снегом, в меховых шапках с улицы через открывавшиеся в обе стороны двустворчатые двери, и в словах его чувствовалось, что здесь, в Монреале, его интересуют люди именно этого круга. Из вестибюля гости направлялись к большому банкетному столу в ресторанном зале. В отличие от англичан многие французы пришли с семьями, но и те и другие, если они выглядели особо преуспевающими и именитыми, кланялись Кэтрин.
Но вот Клод, метрдотель, с величественностью императора обозревавший свои владения, заглянул в список приглашенных и кивнул Макэлпину и Кэтрин.
— Так-с, мистер Макэлпин, — пробормотал он, отмечая фамилию в списке.
Кэтрин и Макэлпин присоединились к гостям, чинно двигавшимся вдоль длинного стола, на котором стояли горячее жаркое, холодная вырезка, индюшка, цыплята, утки, салаты, дымящееся тушеное мясо в серебряных судочках, грибы, пирожные и конфеты. Если случалось, что двое гостей одновременно протягивали руки к последнему «наполеону», то оба тут же предупредительно отдергивали их, а за их спиной тотчас же слышался шепот внимательного официанта: «Сию минуту принесу еще».