Любимая женщина Альберта Эйнштейна
Шрифт:
Но в этот вечер – 28 февраля 1957 года – у ворот дома Коненкова их никто не встречал. А прислужница сообщила хозяину, что Маргарита Ивановна наверху, неважно себя чувствует и просила не беспокоить.
– Ну и ладно, – согласился Сергей Тимофеевич, – без женского общества нам сегодня даже лучше будет. Верно, ребята?.. Давайте-ка за стол. Присаживайтесь кому где удобно.
Да кто ж будет против?!.
В компании молодых, задиристых художников Сергей Тимофеевич чувствовал себя превосходно. Видения, посетившие его сегодняшним вечером
– ...Сергей Тимофеевич, а что, правда вы играли на лире?
– А вы откуда знаете?
– Так рассказывали.
– Кто же?
– Кончаловский.
– А, Петруша-болтуша. Играл, конечно. И до сих пор порой балуюсь. Правда, редко, под настроение... Илья, Эрик, вы что заскучали? Давайте-ка, не стесняйтесь, наливайте... Я, кстати, благодаря лире с Сережей Есениным познакомился. Клычков привел его ко мне на Пресню, а у двери они остановились: я как раз в тот вечер привел к себе слепых бродяг с Таганки, они пели, а я лепил их лица... Была такая идея – создать «Нищую братию». Иногда бросал свое праздное занятие, брал в руки лиру и подыгрывал песням этих горемык.
Только когда песня закончилась, Есенин с Клычковым решились войти. Сошлись воедино три Сергея. Клычков сразу предложил каждому загадать желание. Я не стал... Честно говоря, когда я Есенина увидел, был поражен его молодостью: мальчишка мальчишкой. Светловолосый, стриженный в скобку, в поддевке... Потом Есенин читал стихи, потом пили водку, вот как мы с вами сейчас... Он был, конечно, гениальный поэт. Это очень хорошо, что его сейчас опять стали понемногу издавать...
Как сейчас вижу, как тогда он у меня читал. Начало, правда, не помню, но не в том дело. Ага, вот:
Все пути твои – в удаче,
Но в одном лишь счастья нет:
Он закован в белом плаче
Разгадавших новый свет.
Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты – казематы
Да железный звон цепей.
Не ищи меня ты в боге,
Не зови любить и жить...
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.
– Каково? Здорово, верно?.. Да наливай ты до краев, не жадись!..
Коненков добродушно, с миротворческой улыбкой наблюдал за суетой своих гостей. Ему вспоминался один вечер, когда за столом сидели Давид Бурлюк, Каменский, Маяковский, Есенин... Было там шумно, весело.
Тогда, помнится, Маяковский неожиданно для всех объявил: «Здесь среди нас присутствует знаменитый скульптор Исаак Иткинд. Интересно, что
Бедолагу Иткинда взгромоздили на стол и потребовали ответа. Исаак нашелся:
– Я вам сейчас расскажу одну притчу из Талмуда...
Раздался дикий хохот. Но зарокотал мощный бас Маяковского: «Дайте Иткинду говорить! Талмуд и футуризм – это очень интересно».
И скульптор смог продолжить:
– Однажды мудрец и мальчик пришли в огромный город и попали на базар. Это было очень давно, много веков назад. Один из торговцев на весь базар орал: «Вот самое гнилое мясо. Всего десять грошей!» Рядом стоял другой торговец и робким голосом говорил: «Вот свежее мясо, всего два гроша». Но никто не обращал внимания на него, а к продавцу за десять грошей ломилась толпа.
И тогда мальчик спросил у мудреца: «Скажи мне, почему гнилое мясо берут за десять, а свежее не берут за два гроша?» Мудрец усмехнулся: «Знаешь, сынок, все просто – сейчас мода на гнилое мясо!»
...Совсем недавно Коненкову рассказали о трагической судьбе Исаака. Где-то в Алма-Ате обнаружились его следы. В 1937-м его, действительно, арестовали как шпиона, в тюрьме на допросах выбили зубы, отбили слух, а потом сослали в Казахстан. Хвала тебе господи, жив, бродяга, уникальный человек и гениальный мастер. Повидаться бы...
Пожаловав Сергею Тимофеевичу Коненкову Ленинскую премию, новый вождь СССР Никита Сергеевич Хрущев решил навестить скульптора в его мастерской, на его трудовом, так сказать, посту.
...Старый скульптор, работая с камнем, обычно никогда не спешил. Сделает одно-два движения резцом и замрет, отрешившись от всего, погружаясь в размышления о предмете своего труда. Потом выделит какую-то деталь – и опять застынет в своих извечных думах. Словно патриарх, вершащий историческое действо. Примет решение – и снова оживут его руки.
Именно в такую минуту в мастерской Коненкова угораздило появиться Хрущева в сопровождении кремлевской свиты и журналистской братии. Минут сорок Никита Сергеевич внимательно осматривал готовые работы, потом подошел к Коненкову, уже восседавшему в кресле:
– Ну, Сергей Тимофеевич, здорово. Я бы так не смог.
Задетый сказанным Коненков искренне возмутился и начал кричать:
– Нет, вы посмотрите, он бы так не смог! Я всю жизнь посвятил этому делу, а он бы так не смог! Возьмите да попробуйте!
Хрущев побледнел, потом покраснел и вспотел. Свита окаменела. В конце концов Никита Сергеевич нашелся:
– Вы уж извините, Сергей Тимофеевич, я не так выразился. Я хотел сказать, что восхищен вашим талантом и вашим трудом.
Тут же, наскоро попрощавшись, первый секретарь ЦК отбыл восвояси...
Домашние после до утра хоронились в своих комнатах, стараясь не попасть на глаза Сергею Тимофеевичу, который все никак не мог угомониться, метался по мастерской, громил все, что ни попадя, суковатой палкой и материл тупарей...