Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС

Дегрелль Леон

Сколько ужасных агоний было там! Сотни черных точек неумолимо забелил непрерывно падающий снег. Сотни тел оставались там в муках. Сотни душ стонали в этом заледенелом пространстве, в этом полном запустении… Мольбы о помощи, последние всплески надежды падали без отклика в бесчувственной степи.

Закрыв сердце на эти жалобы, мы двигались к освобождению. Мы прошли по узкой дороге по краю леса. Ночь становилась светлее. Колонна молчала какой-то мощной, удивительной тишиной. Ни один, даже приглушенный звук не исходил из этой массы в три тысячи человек. Даже вздоха

не было слышно.

* * *

Однако справа другие мистические крики звали нас в этом сумраке. Долина смерти, отделявшая нас от советских танков, протянулась к огромным болотам. Во время первого прорыва некоторое количество немецких фургонов во весь опор напропалую бросились к этим местам и провалились в вязкие, как клей, ямы.

Лошади полностью увязли в иле. В бледном свете луны видны были лишь головы и шеи этих несчастных животных. Они еще испускали ржание. Их мрачное, похоронное ржание перекликалось с безумными криками возниц, тоже чувствовавших, как их засасывает трясина. Они вцепились в верхние части колес повозок, почти полностью ушедших в грязь.

Со всей яростью инстинкта самосохранения мы проклинали их за эти громкие крики, привлекавшие внимание русских. Они должны были бы, несчастные, погибать молча. Бесполезно было пытаться их спасать. Можно было послать на смерть в это омерзительное месиво двадцать-тридцать человек без малейшего значимого результата.

Нам пришлось оставить этих несчастных, медленно поглощаемых ночной тенью, которая потопит их, так же как и пришлось нам оставить разрывавшие душу голоса раненых в степи, отрезанных от нас неприятелем, агонизирующих, и тех и других в одиночестве еще более жестоком и ужасном, чем сталь, разорвавшая их тела, чем ил, засасывавший их, чем безжалостный снег, накрывавший их…

* * *

Ведомые разведчиками, через два километра мы вышли к проходу, обозначенному вешками и пересекавшему болота. Даже там грязь доходила до колен.

Ни один русский не заметил нас. Мы поднялись по заснеженному склону. По другую сторону в лунном свете блестел один рукав реки. Мы перешли его один за другим по толстому скользкому бревну. Прошли еще пятьдесят метров. Потом вдруг как удар в сердце! Три тени в стальных касках возникли впереди нас! Мы бросились в объятия один к другому, прыгая, смеясь, плача, уже легкие и свободные от всякой тревоги и всех болей, внезапно упавших с плеч.

Это был первый немецкий пост группы «Юг». Мы больше не были преследуемой добычей, мы больше не были временно живыми! Теперь это все было ужасным сном!

Спасены, да, мы были спасены!

Горловина

Пройдя выдвинутый пост немцев у Лысянки, мы дошли до дороги, зажатой меж двух холмов.

Кружила пурга, уменьшая видимость до одного метра. Мы кое-как устроились в окрестных избах. Мы еще находились вблизи русских. Но куда отходить, бежать среди ночи, ослепленными этой секущей пургой?

Мы, человек пятьдесят, влезли в одну хижину и вповалку расположились в ней. Поминутно

кто-то вскакивал, громко кричал и бил кулаками воздух. Со мной самим в течение последующих месяцев каждую ночь случались ужасные кошмары, я орал, бил кулаками в стену, в мебель, во все, что было рядом со мной в темноте. В течение этих трех недель окружения я лично участвовал в семнадцати рукопашных боях. Еще долго предстояло мне видеть моими мучительными ночами эти рожи татар, киргизов, самоедов, монголов-душителей, у кого я почти каждый день отстаивал свою жизнь.

До сих пор у меня возникает легкое головокружение, когда вспоминаю эти дни ужаса, эти гримасы, эти бегущие тела и сухие звуки очередей моего раскаленного автомата.

* * *

В пять утра я разбудил всех. Мы выползли из густого снега и спустились вдоль дороги. Наконец в центре Лысянки мы добрались до очень широкой речки, разлившейся и окаймленной льдинами.

Красные разрушили мост. Тысячи людей ждали своей очереди, чтобы пройти по импровизированному дощатому мосту. Доски были положены на огромные бочки с горючим, послужившие опорами этого моста.

Был приказ не отклоняясь покинуть Лысянку и продвигаться по возможности быстрее и дольше. Наша колонна представляла собой огромную ленту на снегу. Около восьми тысяч солдат погибло во время прорыва. Но более сорока тысяч спаслись.

Только ударные части, такие как дивизия СС «Викинг» и штурмовая бригада СС «Валлония», сражавшиеся в арьергарде, имели очень большие потери.

Прибыв к Днепру в ноябре 1943 года силами в две тысячи человек, к концу прорыва 18 февраля 1944 года мы сохранили ровно шестьсот тридцать два. Конечно, наши раненые в декабре и январе могли бы быть эвакуированы самолетами в первые дни окружения. Тем не менее мы потеряли половину наших товарищей. Этот процент был самым высоким среди всех частей, участвовавших в Черкасской эпопее.

* * *

После падения Корсуня Советы считали, что покончили с нами. Их сводки уже трубили о победе, казавшейся им окончательной.

В течение этих невероятных боев, унесших столько жизней, как при Ватерлоо, мы окончательным усилием пробили брешь, позволившую нам вырваться из кольца.

Переигранный враг выместил свое плохое настроение на нашем пути отхода в форме яростных бомбардировок. Этот узкий коридор, эта горловина обстреливалась с какой-то даже смешной яростью артиллерией Советов, их орудия были поставлены в линии по обе стороны дороги.

Мы с трудом продвигались в глубоком слое снега. Но каждый, как бы изнурен он ни был, убыстрял шаг, потому что снаряды ложились каждую минуту, полминуты, поднимая снег, выбрасывая снопы земли.

Преследовать нас бросилась также и пехота. По флангам наш отход прикрывали немецкие танки, постоянно бороздя по полям. Мы видели, как танки разъезжали по насыпи, похожие на стога сена.

Русские солдаты вставали с поднятыми руками. Танк довозил их до нашей колонны. Те повсюду барахтались в снегу, как крысы, готовые к любому выпаду.