Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС
Шрифт:
Но то, что произошло, было не так чудесно. Ночью русские просочились между Ныо и Дерптом, затем, атаковав с севера, они опять окружили Ныо, сея панику среди обозного скопления. Шоферы спокойно спали, думая, что передовая линия защищает их. Сюрприз был катастрофическим.
Беглецы подбегали к нам через болота и сосняки, убежав даже из самого Ныо. Никакого сомнения не оставалось – замок был взломан. Но было трудно определить размеры этой катастрофы.
Линия, которую мы только что заняли, ныряла в котловину, на ее дне было подобие речки. Во время советского
Дорога перерезала округу надвое. Она спускалась, делая широкий изгиб, пересекая речку по белой арке нетронутого моста, поднималась по холмам за домами, пересекала поля и напротив нас входила в лес.
Русские заняли оборону вблизи воды. Я по-прежнему надеялся, что из леса на юго-западе выйдут отступавшие из Ныо. Вместе мы могли бы смять противника в долине. Но уцелевшие солдаты говорили нам, что отступление частей из Ныо было невозможным, что враг был повсюду.
Надо было немедленно предупредить генерала Вагнера. Был ли он в курсе? Во всяком случае, из Дерпта ничего не приходило. Один солдат обнаружил телефонный кабель. У артиллеристов было все, чтобы подключиться.
Я дозвонился до комендатуры, затем до генерала, который был абсолютно изумлен от того, что происходило и что я находился там. Я знал, как и он, что судьба Дерпта решалась на моем холме, ему не надо было много объяснять мне. Я пообещал ему, что, пока буду жив, русские не пройдут.
Но русские танки могли меня смести с минуты на минуту. Нужны были люди и бронетехника, и много!
– Держитесь! Держитесь! – орал в телефон генерал Вагнер, постоянно сыпля потоком ругательств типа «Говно!».
Без промедления я осмотрел свои силы. В конечном счете, в моем распоряжении из всего того, что я выловил из убегавших, была добрая сотня людей. Я разделил их на два взвода и оседлал ими дорогу. Левым крылом командовал один молодой офицер-снабженец, закрученный суматохой, когда он беззаботно шел утром раздавать свои сотни буханок хлеба в Ныо. На фронте он никогда ни разу не стрелял. Немецкий адъютант командовал правым крылом.
Я послал два патруля довольно далеко на восток и запад, чтобы они залезли в терновник и орешник и защищали наши фланги.
Я разгрузил отступавшие грузовики, взял с них пулеметы и боеприпасы. Мои солдаты приободрились. Я ходил от одного к другому, поддерживая их на полунемецком и полуфранцузском языке. Большинство из них видели мое фото в газетах и привыкли к мысли, что дело принимает оригинальный оборот.
Русские крепко обстреливали нас. Чтобы никто из моих парней не терял голову, я встал на бруствер траншеи. Невелика была моя заслуга – бывают дни, когда точно знаешь, что не погибнешь. Это был мой случай. Можно было стрелять в меня сколько влезет, все равно промажешь, в этом не было и тени сомнения.
Я
Он изогнулся как червяк, сплюнул, крикнул, выделил экскременты. Было слишком поздно. Переваривание пули произошло слишком быстро, через десять минут он был мертв.
Русские укреплялись и налегали все больше и больше. Они подтягивались из березняков на юго-востоке, группами по шесть-семь-восемь человек, просачивались вдоль реки.
Я запретил стрелять как попало. Мы должны были сохранить боезапас для рукопашных, неизбежность которых была несомненной.
Вдруг, в одиннадцать часов утра, я увидел, как что-то появилось из леса на юге. Танк! Я хотел поверить, что он немецкий, вырвался из Ныо. За ним шел другой танк. Еще один. Вскоре их стало восемь. Русские? Немцы? На расстоянии мы не могли определить, кто.
Мы затаили дыхание. Танки спускались по склону. Мы теперь знали, как определить: если русская пехота, сконцентрированная в кювете, будет стрелять по ним, значит, это немцы.
Танки достигли первого дома за рекой. Ни один выстрел не был сделан. Это были советские танки!
Ах, какая дуэль! У меня было всего две несчастных пушки. Я дал танкам подойти. Они, видимо, были уверены в себе. Только тогда, когда вся цепочка под ярким солнцем на дороге подошла мне под нос и когда первый танк оказался в нескольких метрах от моста, я открыл по колонне огонь из двух пушек.
Головной танк был сразу блокирован прямым попаданием; другие, покрытые десятками облачков разрывов снарядов, устремились по другую сторону фермочек. Один из них превосходно перевернулся, уткнув ствол орудия в грязь. Я прекратил навесной огонь только тогда, когда стало ясно, что враг, потеряв ориентир, искал убежища, и только. Даже тогда я послал последнюю порцию снарядов по домам, чтобы показать, что у нас было предостаточно снарядов, хоть перепродавай.
На самом деле из ста двадцати снарядов у меня всего оставалось ровно двадцать. Я показал себя богачом, я был щедр. Но если вскоре не придет солидная помощь, то, по всей очевидности, мы пропали.
Конечно, я получал подкрепления. В Дерпте, где известие о событиях возымело эффект виктории номер один, штаб спешно собирал все, что могло носить униформу, и бросал на рижскую дорогу в моем направлении. Я унаследовал апокалипсическую коллекцию хворых старичков-майоров, капитанов-каптенармусов, смотрителей казармы, конвоиров, тюремщиков, – как говорится, получил рис-хлеб-соль. Униформа трещала у них на животах и спинах, они потели со своим снаряжением, были в изнеможении, если проходили пешком восемь километров.