Любимые не умирают
Шрифт:
— Катька! Нехай Ольга Никитична жалобу нарисует! Она когда в сельсовете работала, много писала всяких бумаг, для людей и колхоза из горла у начальства выдирала! Уж тебе поможет непременно. Зачем судимость иметь, а и было б за что? Тебе было видней всех, за кого вступиться. Нам, деревенским, если сказать по правде, Акимыч дороже и ближе Васьки. Хочь и твой брат, но выпивоха был отменный и кобель, каких редко встретишь. Совести не имел. Потому, всем миром считаем, что ты невиновная!— говорила жена председателя колхоза.
— Это как невиновна? Зверей на людей выпустила и
Сколько ни писала Ольга Никитична, как ни доказывала невиновность дочери в смерти сына, во всех инстанциях приговор был оставлен в силе, и на Катьке осталась судимость. А с нею, оказалось, сложно устроиться на хорошее место и женщине отказывали всюду, даже там, где срочно требовался бухгалтер. Над Катькой словно проклятье повисло. Когда она позвонила Кольке и сказала, что полностью вылечилась, а тубдиспансер, проверив ее, снял со своего учета, мужик, хмыкнув, ответил, что чахотка не насморк и не понос, она не излечивается, о том он узнавал у опытных медиков, а потому не верит ни ей, ни врачам из тубдиспансера.
О чем теперь говорить? Я живу с другою женщиной Она вполне устраивает, и разводиться с нею не собираюсь. Устраивай свою жизнь как хочешь. Мы теперь чужие друг другу. Алименты высылать стану регупярно, но большего не жди,— положил трубку, не желая продолжать разговор.
Катька искала работу в городе не случайно, ей не хотелось возвращаться домой и чувствовать постоянный, невысказанный упрек матери за Васькину смерть, Она каждый день ходила на могилу сына и, вернувшись домой, валилась с сердечной болью, говорила о своей скорой смерти, ее никто не мог вывести из состояния депрессии и Катька чувствовала свою вину за ухудшающееся здоровье матери, решила поскорее покинуть деревню.
Женщина, отчаявшись от неудач, и сама стала раздражительной, злой. Димка даже начал дичиться матери. Не подходил как раньше, не просился на руки. Катька иногда срывалась и на него. Мальчишка со слезами убегал от нее к Силантию и не подходил к матери, а потом и вовсе стал отвыкать от нее.
Катька каждый месяц приезжала в город и продолжала искать работу. Она обошла все организации и фирмы, уставала до изнеможения. Порою присаживалась обессиленная на какие-то скамейки, лавки, на чужие ступени и лила горькие слезы, не выдерживая груза неудач. Вот так и в тот день, повалилась на пороги, чьи они, да какое ей дело, ведь только дух перевести захотела, ноги онемели от усталости. А тут дверь открылась, и чей-то надтреснутый голос сказал удивленно:
— А еще говорят, что я никому не нужен? Хрен всем вам! Вон бабы сами приходят и на пороги ложатся! Причем даром! — рассмеялся хрипло, и спросил:
— Эй, барышня, вы чья будете?
— Сама своя, немного отдохну и пойду, не беспокойтесь, я не помешаю никому! — оправдывалась баба виновато.
— Лично мне вы никак не мешаете. Но может лучше войти в квартиру и там посидеть? На ступенях неудобно! Входите,— открыл двери и, пропустив Катьку, предложил присесть в кресло, сам
— Работу ищу в городе, но нигде не берут. Говорят, все занято. Сами объявления дают в газете, мол, требуется бухгалтер...
— Вот как? А я думал, что вы из переселенцев. Теперь таких полно. Тоже ищут, где приткнуться. С работой теперь тяжело, снять угол дорого. Люди буквально в ловушке оказались. Целыми семьями бедствуют. Мне вот тоже домработница нужна, а из переселенцев брать не хочу. Они — птахи перелетные. В случае чего, где найдешь. И рисковать не хочу. Доверить дом на чужого человека неразумно. Не так ли?
— Я тоже из деревни. Но из нашенской, в городе жила и работала. Ну, когда болезнь свалила, ушла. Теперь вернулась, а сыскать место сложнее стало.
— А кто вы? Расскажите, почему в деревне места не нашлось? С мужем разошлись, или родители выгнали за пьянку?
— Мне везде не повезло,— рассказала о себе коротко, человек внимательно слушал.
— Я знаю, что и вы не возьмете меня. Я не только разведенка, а и судимая. Чахотки уже нет. Но и в это никто не верит. Так и говорят, что нынче любую справку купить можно, и из тубдиспансера. Вот и мыкаюсь, без угла и работы. А в деревне сын растет. Как устала от неустроенности и невезухи, словами не передать. Уже пятый день на скамейке в парке ночую. Решила не ездить в деревню пока не устроюсь. Но не получается.
— А у вас есть документы при себе?
— Конечно, паспорт и трудовая книжка, справка из тубдиспансера,— достала документы, подала человеку, тот дотошно их разглядывал, потом подсел к телефону, набрал номер и, не называя имени, к кому обратился, спросил:
– Скажи-ка мне, ты знаешь такую Федотову Екатерину? Что можешь о ней сказать?
Катька притихла. Собралась уходить. Она ничего хорошего не ждала от этого разговора. Кто скажет о ней доброе, если в своем доме невыносимо стало жить.
— А почему обратно не взяли? — услышала женщина.
— Сокращаете штат? Тогда понятно. Тем более она на прежнее место не вернется, закончила бухгалтерские курсы. Да! Вот удостоверение у меня в руках! Месяца через два подойти к тебе? А как ей их пережить?
Катька поняла, что человек разговаривает с кем-то из банно-прачечного комбината.
— Ей не только работа нужна, но и жилье, и место в детсадике! Короче, все сразу и срочно! Не можешь? Ну, извини за беспокойство! Нет-нет! Она мне никем не приходится. Хотел помочь человеку, но видишь, не получилось. Так долго ждать женщина не сможет. Придется другое искать...
— Ну, что ж! Отзывы о вас меня устраивают. Говорят о вас как о трудяге, спокойной, уживчивой и неконфликтной женщине. Думаю, мы поладим и договоримся хотя бы на эти два месяца. Там дальше вас возьмут на прежнюю работу. Кем? Вот этого не знаю. Ручаться могу только за себя. А теперь поговорим по существу. Возможно, мое предложение устроит. Я беру в домработницы, с проживанием и питанием. Но с условием, что никого из деревни здесь не будет! — глянул на женщину строго. Та, вжалась в кресло. Поняла, что ей снова придется жить без Димки и тот безнадежно отвыкнет от нее.