Любимые не умирают
Шрифт:
— А зачем на лавках? Иль дома места нет?
— В избе так не страдается!
— Чего? — не понял человек.
— Ну, душе так не поется. А наруже соловьи подпевают, звезды подмаргивают как ребята, луна и та хохочет над припевками и частушками. Бывало, вечером соберемся, а расходимся лишь под утро.
— Сами? Иль с ребятами?
— Одни девки с гармонистом Яшкой. Он, когда трезвый, всегда приходит подыграть нам. Но нахальный змей. Играет на гармошке, а сам цап за задницу ту, что рядом. Будто случайно прихватил. Сколько оплеух получал, а ничего не проучило. Такой козел и остался. Но девки за ним
— Скоро и обо мне вот так скажут! — рассмеялся Александр Степанович.
— Ну, уж прямо и придумали! Вы же серьезный человек. А Яшка — петух! Он в мужики и козе не годится. Лысину тазиком не прикрыть, морда корявая, сам, что из пенька топором вырублен. Захочет пятку почесать, даже сгибаться не надо, руки длинные, что у обезьяны. Если ночью на погосте появится, пьяные черти протрезвеют от страха. Он даже частушки только матерные поет. А вы совсем культурный, даже галстук носите и чистите зубы,— покраснела баба из-за собственной наблюдательности, а человек хохотал над услышанным до колик в животе.
Катя весь месяц старательно убирала в квартире и постепенно привыкла к хозяевам. А в конце месяца попросила отпустить ее на один день в деревню, чтобы навестить сына и родителей. Александр Степанович достал деньги:
— Вот это вам, Катя, за работу!
— Как много! Мне только на дорогу надо.
— Купите своим что нужно. Послезавтра мы ждем. Честно говоря, мы очень привыкли, и вас будет не хватать. Хотя работали без выходных и могли бы отдыхать неделю. Но для нас это слишком долго. Мы будем ждать пораньше.
— Хорошо, я постараюсь вернуться побыстрее,— пообещала баба и вечером уехала к своим.
— Где ж тебя так долго носило? Запропастилась совсем. Мы уж и не знали где искать тебя?
Катька достала из сумки гостинцы, обновки, взяла на руки Димку. Тот заметно подрос, прижался к матери, сидел на коленях, блаженствуя, уплетал за обе щеки городской пряник, слушал, о чем говорят взрослые. Ему было хорошо.
— Колька три раза приезжал. Все о тебе спрашивал. Увидеть хочет. Говорил, что соскучился по обоим. Димку пытался к себе забрать. А я не дала. Погнала в шею. Сказала, что дитя не кукла! То на годы забывает о вас, то вдруг, как приспичило. Короче, я ему не поверила. Он спрашивал, где тебя сыскать? Ну, что могла ему ответить. От тебя пришла записка, будто все в порядке, а где ты, что с тобой, ни слова. Сколько пережили, уже молчу! Кажется, вечность прошла пока ты объявилась,— заметила Катя густую седину в волосах, горькие, частые морщины на лице матери. Она суетилась вокруг дочери, и та почувствовала, как здесь по ней скучали.
— А Кольке зачем я понадобилась?
— Говорил про тоску.
— Ну, пусть не брешет. В это никогда не поверю. Опять что-то в задницу клюнуло! Не иначе! Чего про меня базарить, если другую бабу завел и расписался с ней!
— А мне доложился будто развелся. Не выдержала она сравненья с тобой. Облил бабу грязью с головы до ног. Уж она и грязнуля, и лентяйка. Короче, ни к чему не приспособленная. Целыми днями только красится, курит и носится по подругам. Короче, не жена, не хозяйка. Да еще ворох подруг
— Ну, а Евдокия Петровна куда делась?
— Сказал, что она в деревне живет и в город возвращаться не хочет.
— Надоел ей Колька, не хочет заботиться о нем. Он долго один не будет. Опять какую-нибудь бабу притащит. Петровне всех не передышать. Вот и отдыхает от него на даче,— предположила Катька.
— Мне кажется, там что-то посерьезнее. Найти новую для него не трудно. Он кобель. А раз тебя с Димкой вернуть вздумал, тут что-то неспроста. Ведь даже про твое здоровье не спросил. Видать, где-то припекло,— усмехалась Ольга Никитична и предложила дочке:
— Ты не кидайся ему на шею. Сначала узнай, зачем вы с Димкой ему нужны стали?
— Да я вообще не вернусь к нему! — пообещала Катька, рассказала матери, где она живет, работает, что уже совсем скоро сможет снова вернуться на комбинат.
Катя увидела, что мать с интересом слушает ее, о Василии не рыдает. Рассказала, что старший его сын собирается насовсем остаться в деревне и после службы в армии вернется на свинарник, будет помогать Силантию.
— Мам, ты не очень полагайся на него! Пока кроме деревни нигде не был. А вырвется, иначе решит,— услышала телефонный звонок баба и удивилась:
— Вам телефон поставили?
— Не только нам. Всем подвели! — подняла трубку:
— Ну, здравствуй! Опять трезвонишь? Да я узнала! Вот только что приехала. Чего? Позвать ее? А зачем ты ей сдался? Катька не станет с тобой говорить. Не о чем! И не возникай! Не дергай дочку! — бросила трубку, но звонок тут же повторился.
Катька, опередив мать, сама подошла к телефону:
— Чего надо, козел? — спросила зло.
— Привет, Оглобля! Где так долго носилась?
— Тебя не спросила!
— Хватит бухтеть, Катька! У нас общий сын. Иль ты забыла? Все ж я ему родной отец!
— С чего вдруг вспомнил? Иль снова беда накрыла, что нас как ширму зовешь?
— Увидеться надо!
— Зачем? Я не хочу! — ответила глухо.
— Разговор есть важный.
— Мне с тобой трепаться не о чем! Мы разведены. Ты сам это устроил. К чему нынче осколки собирать? Ты нам не нужен!
— А ты сына спроси! Он у меня на коленях весь вечер сидел. Папкой называл. Потянулся сразу. Не отпускал, не хотел, чтоб я уезжал. Значит, ему я нужен. И он меня не променяет на хахаля.
— Я не ты, не размениваюсь, не ищу приключений на задницу. Тебя по горло хватило.
— Кать! Мы все ошибаемся. Надо уметь прощать друг друга ради сына. Мы ему оба нужны. Соскучился я по обоим. Да и ты, если замену мне не нашла, обо всем подумай. Вырастет Димка, не поймет и не простит нас обоих.
— Я по тебе не скучала.
— Кать! Все ж ты мать, надо о сыне думать.
— Не будешь возникать, скоро забудет, не рви его душу!
— Не могу. Вы оба мои! Даю слово, никогда больше не обижу, пальцем не трону, словом не задену. Забудь прошлое, все будет иначе! Я не могу без