Любимые не умирают
Шрифт:
— Коль они чистые, чего прятать? — не поняла женщина.
— Чтоб за хвост не поймали. На баруху тоже могут выйти менты и расколоть до самой задницы,— ответил коротко. О себе ничего не рассказал. Вскоре опять ушел. Услышала о сыне уже через год, он снова отбывал срок в зоне. Спустя два месяца, опять пришел.
Женщина заметила, что Остап возмужал, уже не выглядел измученным. Одет с иголочки, при деньгах, веселый, он шутил с матерью и выглядел беззаботным. Но она чувствовала сына не по словам и шуткам. Видела, сколько седины прибавилось в голове, как потускнели и состарились глаза. Понимала, что устал ее мальчишка от одиночества и холода. Нет у него будущего, нет завтрашнего дня. И будет ли он теперь у сына?
Остап много раз был судим, за грабеж и воровство, за убийства и разбой, за побеги. Сколько раз его ранили при поимках и побегах, сколько пережил и вытерпел на зонах, он не рассказывал матери ничего. Но она много Лет прожила в бараке и хорошо разбиралась по зажившим рубцам и швам, что довелось перенести человеку.
Вот так заснул Остап раздетым, сползло с него одеяло, мать подошла поправить, глянула на тело сына:
— Остапик! Сынка мой! Как же так? За что тебя так мордовали? И арматурой били, пучком колючей проволоки стегали, горячим утюгом спину палили. А вон там шилом ткнули. Это вот финкой порезали. Видно крутою была разборка. Здесь и свинчатки и кастеты походили. Как же ты все это вынес и выдержал? Кто и за что изгалялся над тобой? Малыш мой! Где твоя доля? Почему она такая корявая? Вон все ноги в дырках от пуль. Охрана или менты увечили? С самого детства нет у нас счастья! Где оно заблудилось? Да и есть ли оно на свете? Вон даже пальцы тебе ломали. Под ногти совали иголки. Свои бандюги на разборке, иль менты забавлялись? Когда ж мы с тобой заживем спокойно? Дождусь ли я от тебя внуков? А может, есть у тебя дети? Ведь ты добрый и стал бы хорошим отцом...
Остап проснулся, увидел мать, натянул на себя одеяло:
— He плачь, мам! Я живой! Где-то слегка поцарапан, так это ж мелочи, на то родился мужчиной, нас рубцы украшают...
Он больше не говорил о Снежанке. И можно было подумать, что навсегда выкинул ее из сердца и забыл. Но нет, вон на плече имя девчонки, посеченное «ежом». Снята не раз кожа, но имя осталось. Ни одной буквы не вытравили, хотя били жестоко. За что?
Смолчал Остап, как линяя в бега вместе с двумя зэками, спрятал на поясе мешочек с сухарями. Ни с кем не поделился, сам грыз украдкой. Когда запасы закончились, а до железной дороги оставалось больше сотни километров по морозу и сугробам, те двое остались в снегу умирать, Остап пошел дальше один. Ему хватило сухарей до самой воли. А через полгода те двое пристопорили его уже в Одессе. Он давно считал их жмурами. Но им повезло. На них наткнулись охотники и не выдали милиции. Отогрели, накормили, дали с собой вяленого мяса и привезли на нартах к поезду...
Ох, и жестокой была разборка. Остапа решили замокрить. Выплыли сухарики. Сам проговорился под пыткой, когда раскаленные гвозди втыкал под ногти услужливый сявка.
Хотели выбросить «из закона», но кто-то вспомнил о прежних заслугах, и Остапа оставили дышать.
А вот финачом его свалили за жадность. На доле обжал кента, какой вместе ходил в дело. Тот по бухой раздухарился, назвал Остапа грязно. Стали махаться, вот тут и саданул кент, погорячился. Но ничего, уладили. Хорошо, что кент косой был, чуть-чуть промазал. Будь потрезвее, давно лежал бы Остап на погосте. И кроме матери никто не вспомнил бы его.
Правда, у него в каждой зоне оставались свои обязаники. Их он имел на всякий случай для лихой беды. Так его учили настоящие «воры в законе» и советовали в каждой ходке:
— Нам, фортовым, нельзя без обязаников. Они везде, и на воле, и на зоне годятся. Его хоть куда принорови! Хамовку обеспечит, кайф достанет, постирушки справит, на стреме постоит, хочешь буквой зю загнешь, иль положняк сдерешь. Обязаник — вещь удобная, плоди их, как вшей в портках. С той разницей, что вши тебя грызут, а обязаников сам «доишь». Они, как кошельки, любого тряхнешь, когда прижмет.
Эту нехитрую науку Остап запомнил сходу. Скоро оценил совет фортовых. Он пользовался им в каждой зоне, и ни разу не случалось прокола. Его знали во многих зонах. Милиции и прокуратуры всегда разыскивали Остапа. А он, словно заговоренный, уходил из самых охраняемых и удаленных зон. Он был как ураган, какой, наделав бед, исчезал бесследно. За ним ходил хвост легенд и слухов, над какими нередко смеялся. Иногда он появлялся на самых богатых курортах, где отдыхали знаменитости. Изредка появлялся в своем городе, приходил в самый центр, смотрел, чем торгует провинция в своих ювелирных магазинах, любезничал с молодыми продавщицами, какие хоть и слышали, но не знали Остапа в лицо. Он узнавал от них, когда ожидается новое поступление товара, и что именно привезут в ближайшее время.
За ювелирным магазином был тенистый парк с липовыми и каштановыми аллеями, здесь расположились выносные кафе, всякие бистро приютились среди берез. Тут отдыхал городской бомонд, а возле многочисленных палаток тусовались молодые, студенты и всякие бездельники, каких горожане называли отморозками. Кто-то пил квас и минералку, другие пиво, были и те, кто покуривал «травку», или, уколовшись за палаткой, валялись на лужайке, кайфуя, ловя глюки.
Сюда иной раз заглядывал и Остап. Знал, ментов тут не бывает. А потому, можно отдохнуть и перевести дух спокойно, не оглядываясь по сторонам.
Он приходил сюда один, чтобы никто из кентов не видел и не высмеял слабость человека. Он объедался мороженым, какое любил всегда, с самого детства, но никогда в те годы не ел его досыта. Потому, наверстывая упущенное, заказывал помногу, и ел не спеша, радуя и балуя себя от души.
Остап наслаждался, сколько порций пломбира съел, со счету сбился. А тут последняя порция, спешить совсем ни к чему. Оглянулся на смех за соседним столиком. И увидел Снежанку. Она сидела рядом с негром, не спеша ела мороженое и очень смеялась над Остапом, какой управился с пятью порциями и думал, а не взять ли еще?
Нет, Снежанка не узнала Остапа. Нынешний, он не был похож на худого, бледнолицего мальчишку, оборванного и голодного. Нынешний Остап был одет с иголочки, на него с интересом оглядывались дамы из бомонда.
Доставая носовой платок, он выронил из кармана несколько сотенных купюр валюты, не спеша их поднял, небрежно сунул в карман, глянул на Снежану. Она была сказочно хороша и с любопытством разглядывала Остапа. Тот посмотрел на негра, сидевшего рядом с нею, и невольно содрогнулся. Тот был безобразен.
— Случайно ли оказался рядом, или имеет к ней отношение? Не может быть! — кольнуло самолюбие.
— Ведь я любил ее! — отозвалось сердце стоном.
— Неужели она так пала, ниже дешевки! И предпочла мне это чмо? Ладно негр! Их теперь полно всюду! К ним даже привыкли. Но ведь ни к этому! — позвал официанта, заказав мороженое, попросил отнести за соседний стол:
— Угощаю! — объяснил громко. Его тут же пригласили пересесть.
Остап держал себя в руках, хотя на душе кипело.