Шрифт:
АЛЕКСАНДР БУШКОВ
ЛЮБИМЫЕ УЛИЦЫ, ЛЮБИМЫЕ ЛИЦА
Вперед, вперед - и стодвадцатитонное стальное чудовище проламывается сквозь дом, будто пронизывает стог сена, выползает из рушащейся кучи кирпича, окутанное тяжелой пылью, гусеницы мимоходом подминают хлипкий заборчик, и танк, едва не зацепив стволом орудия окна миссис Паунди, ползет дальше, оставляя пожары и развалины, испуганно вопящих, мечущихся людей. Сержант прикипел к рычагам. Дальше, дальше, вот он, дом проклятого старикашки - все мальчишки его ненавидели, - и орудие выплевывает лоскут огня, там, где был дом, вспухает дымно-багровое облако, а танк несется дальше, прямо на белое платье, на девушку, застывшую в ужасе.
– Кэти?!
Но рычаги
Вертолет скользит над дворами и крышами, свистят лопасти, блещущие стрелки ракет срываются с направляющих, и там, внизу, сгустки желтого огня протягивают во все стороны чадные щупальца, трещит пламя, косыми лентами плывет дым, рушатся стены, взлетают снопы искр. Маленькие человечки бегут во все стороны, но их останавливает с маху, валит, кувыркает, пригвождает к земле захлебывающийся треск бортовых пулеметов. Много огня, много человечков, они уже все неподвижны. А вертолет несется прямо на красно-белый домик в колониальном стиле, на застывшую посреди лужайки женщину.
– Мама?!
Но рычаги не слушаются рук, и последняя гроздь ракет превращает в желтый клубящийся ад и домик, и лужайку.
Грохочет корабельная артиллерия, подпрыгивают посреди улицы 105-миллиметровые гаубицы, захлебываются пулеметы, встают багровые облака от разрывов объемных бомб, ракеты срываются с пусковых установок, цепочки десантников в маскировочных комбинезонах и утыканных ветками касках перебегают вдоль домов своего родного городка и стреляют во все, что движется. Кровь, грохот, кровь, очень много крови, и трупы родных, близких, любимых, убитых собственной рукой.
Вот только кровь эта льется лишь в сознании стреляющих.
Министр обороны восседал особняком в первом ряду. Комната была уставлена легкими стульями из дюралевых трубок и пластика. Визит, вследствие секретности оного, был абсолютно неофициальным (его вроде бы и не было, и никого из присутствующих здесь вроде бы не было: если верить пресс-центру министерства, все они благополучно пребывали кто в столице, кто на отдыхе), но субординация, понятно, действовала и сейчас. Так что свита теснилась за спиной министра, поглядывая на его седой киногеничный затылок. Затылок выражал крайнюю заинтересованность. Впрочем, все это действительно было дьявольски интересно, несмотря на обилие специальных терминов, без которых, как видно, яйцеголовые органически не способны обходиться.
– Иллюзия присутствия, иллюзия реальности полная, - говорил профессор с гордостью человека, знающего, что продает высококачественный товар.
– Как могли в этом убедиться те из присутствующих, кто пожелал. Причем, подчеркиваю, боевой вылет, длящийся обычно два-три часа, и другие... акции с применением оружия тренируемый переживает за пять-десять секунд.
– А он не потребует потом оплатить ему два летных часа?
– спросил кто-то из генералов.
Все вежливо похихикали. Профессор развел руками и поиграл мускулами лица в знак того, что оценил шутку:
– Господину министру решать.
Министр скорбно вздохнул с кокетливой удрученностью человека, которому приходится решать все. Потом сказал:
– Я восхищен, но... Прошу понять меня правильно. Конечно, ваш фантомотренажер прекрасное изобретение, но, как показывает пример некоторых уголков земного шара... э-э, Азия, Карибский бассейн - наши солдаты и без того оказывались на высоте. Существует ли надобность в дополнительном, э-э, допинге?
Сидевший сзади бригадный генерал непроизвольно засопел. Со словом "допинг" у него были связаны стойкие нехорошие воспоминания. Когда там, в Азии, в джунглях, к югу от 14-й параллели, доведенные до остервенелого отчаяния солдаты, случалось, охлаждали пыл гнавшего их в атаку офицера брошенной в него гранатой, на солдатском жаргоне это как раз и называлось "допингом". Генерал был тогда майором, и от своей порциии "допинга" его спасло лишь то, что накачавшийся наркотиков рядовой потерял координацию движений, брошенная им граната упала ему под ноги и разорвала его самого...
– Я понимаю, - сказал профессор.
– Но ведь речь идет всего лишь о дополнительной тренировке. Правда, принципиально нового характера. До сих пор солдату внушали, что чем больше врагов он убьет, тем скорее вернется домой. Этот метод не дает должного эффекта, когда боевые действия, подобно азиатским, чересчур затягиваются. Далее. Чтобы приучить солдата стойко переносить лишения и не поддаваться чрезмерной жалости к противнику, его муштруют методами, которые кое-кому кажутся чрезмерно жесткими, однако себя оправдывают. Не так ли, полковник?
– повернулся он к коменданту островка.
– У нас в морской пехоте они дерьмо языком лижут, - сказал полковник, собрав квадратную физиономию в упрямые складки, и несколько даже вызывающе повторил: - Дерьмо лижут! Есть и другие методы. И ничего, из хлюпиков людей делаем. Правда, господа, лишний метод не помешает, так что проф здорово придумал - родную мамашу тесаком по брюху. Дрессирует, знаете ли. Оченно.
Он читал на трех языках и не чужд был наукам, так что без труда смог бы объясниться вполне интеллигентно, но с огромным удовольствием играл роль меднолобого солдафона. Его раздражали и министр (насквозь штатская личность, сроду не нюхавшая армейской ваксы), и двое с блокнотами (не удержался, приволок журналистов, фанфарон, пусть и трижды проверенных), и штафирка- из разведки (только и умеют пырять отравленными иглами!), и штафирка-яйцеголовый - психолог. Он и профессора-то ненавидел за то, что без него не обойтись.
Лет триста назад было проще, подумал полковник: резались, как хотели, и никакой цивильный не выдумывал тебе мечи, и никакой цивильный не сидел над тобой министром только потому, что он зять танковому королю, сын стальному и бабушка черт-те которому. Наука отняла у войны ее первозданное зверство как императив. И теперь пытаются найти этому зверству пристойное обрамление, сволочи, а зачем? Римляне завоевали полмира без всяких обрамлений.
– Полковник выразился несколько прямолинейно, но суть им передана верно, - сказал профессор.
– Это дрессирует, господа. Наши тренируемые десять, двадцать, тридцать раз "уничтожают" с помощью фантомотренажера своих матерей, отцов, любимых девушек и жен, детей, лучших друзей, милых родственников, закадычных однополчан. Нацистам такое и не снилось, когда они дрессировали эсэсовцев - помните отдаваемых на воспитание щенков, которых потом нужно было зарезать? Тренировка оказывает на психику солдата неоценимое, смею сказать, воздействие, закрепляемое на уровне условных рефлексов. После нескольких десятков мнимых "расправ" с родными и близкими любой реальный противник, вставший на пути солдата, будет уничтожен, как червяк. Мы получаем идеального солдата, господа. Солдата, боеготовность которого сегодняшними критериями оценить невозможно. И нет никаких сомнений, что наш подопечный батальон, будучи заброшен, скажем, в Центральную Америку, вырежет всех, начиная с...
– Минутку, - вежливо, но твердо прервал представитель разведки.
– Вряд ли имеет смысл указывать точные адреса. Акция "Ник" - и точка. Вы хотите что-то добавить?
– Нет. Может быть, вопросы?
Тишина, только в небе зудел мотор - высоко над островком, значившимся большей частью на секретных картах - так высоко, что остров оттуда казался позеленевшей от времени монетой, вольготно кувыркался истребитель, на секунду он провалился ниже, гул стал явственнее и вновь ушел ввысь. Покойно зеленели пальмы, сверкало море, прохаживались часовые.