Любить, чтобы ненавидеть
Шрифт:
Гоша всячески хотел отсрочить поездку, мотивируя тем, что лучше это сделать после переезда на дачу, в один из воскресных дней, когда Даша будет дома и сможет побыть с Сашенькой, а сейчас незачем таскать ребенка невесть куда. Но Клава была непреклонна.
И они поехали.
Домик ее стоял метрах в пятидесяти от небольшой березовой рощицы, окруженный свежекрашенным деревянным штакетником.
На участке, кроме цветов и свежей зелени, не было никаких посадок. Клава за лето выбиралась сюда не чаще одного раза в месяц и потому справедливо полагала, что без ухода все погибнет.
Она отперла калитку и ввела гостей в дом, сразу же поразивший Гошу своим обжитым видом, словно обитатели его только что ненадолго удалились. Сашенька быстро обежала две небольшие комнатки, террасу, кухню и захлопала в ладоши с криком:
— Ой! Как в домике у трех медведей! Можно я тут поживу немножко?
— А чем тебе на даче плохо, егоза? — спросила Клава.
— На даче все — как в Москве, а здесь — как в сказке.
— Ладно тебе, не фантазируй, — проворчал Гоша.
Клава оставила их и пошла искать владельца недостроенного трехэтажного кирпичного дворца, втиснутого прямо в белоснежную березовую рощу.
Они встретились, как старые, добрые знакомые.
— Здравствуйте, Клавдия Ивановна! — приветствовал ее мужчина лет сорока, среднего роста, худощавый, с ранней обильной сединой в волосах. — Что нового?
— Привезла, Яков Петрович, художника. Поначалу никак не соглашался, потому работы у него много, заказов разных. Он, это… большой талант, портреты пишет всякие, а тут я как банный лист пристала — поедем да поедем. Только из уважения ко мне согласился. Думаю, если понравитесь друг другу, я его у себя в дому, здесь и поселю, чего ему таскаться из города каждый день.
В Клаве, многострадальной, измотанной жизнью и обстоятельствами женщине, приближавшейся к своему семидесятилетию, погибал талант агента по трудоустройству и наверняка еще много других способностей, которые в иной ситуации могли бы проявиться в ней не менее ярко и мощно. А главное, она обладала талантом неистребимой человечности, которую не растеряла, несмотря на все мытарства, выпавшие на ее долю.
— Так где же он, уважаемая Клавдия Ивановна? Приглашайте его сюда.
— Он дочь в рощу повел, показывать. Говорит, нигде таких белых берез не встречал.
— Хорошо, как вернется, приводите его прямо ко мне.
Примерно через час Гоша с Сашенькой вернулись. Оба раскрасневшиеся, довольные, трудно сказать, у кого из них настроение было лучше — у отца или у дочери.
Подернутая белесой дымкой роща пробудила в Гоше, казалось, давно уже забытое желание посидеть с этюдником на пленэре, в березовом хороводе.
— Ты молодец, Клава, — сказал он, — такое место чудное выбрала, красота! И зелень, и белизна березовых стволов — все совсем другое, не как у нас на даче.
— Да разве ж я выбирала? Что подвернулось, что было подешевле, то и купила. Опять же тут работа для меня нашлась. Разве я могла подумать, как тут все разрастется, расширится. В те годы избушка моя совсем на отшибе стояла, а нынче в самом центре оказалась.
— Баба Клава, можно мы тут немножко поживем с папой, а потом поедем на дачу? — с прежней просьбой обратилась Сашенька.
— Это, генацвале, как мама скажет. А теперь пойдем, с соседом познакомимся.
— А я могу с вами пойти?
— Конечно, не сидеть же тебе дома одной.
Они отправились в близкий путь — новый дом стоял примерно в двухстах метрах от избушки Клавы.
Первым делом Яков Петрович повел показывать Гоше дом. Клава с Сашенькой следовали за ними. Оказалось, что строительные работы практически закончены: два нижних этажа полностью готовы к заселению, оставалась отделка третьего. Хозяину хотелось устроить там нечто вроде картинной галереи с большим количеством зелени, цветов в кадках и горшках, установленных в центре помещения.
— Как вам моя идея? — обратился он к Гоше.
Тот осмотрелся, обошел вдоль стен незастроенную никакими перегородками площадь и сказал раздумчиво:
— Если вы дадите мне лист бумаги, я попробую набросать, как мне видится дизайн всего этажа.
Они спустились по деревянной, некрашеной лестнице на второй этаж, Яков Петрович извлек из стенного шкафа лист бумаги, и Гоша, присев по-турецки на пол у последней, нижней, ступеньки лестницы, тут же набросал своим фломастером, который торчал у него в нагрудном кармане футболки, эскиз будущего интерьера третьего этажа. Ступенька, послужившая мольбертом, оказалась настолько гладко отшлифованной, что рисунок получился отличный, без изъянов. Пока Гоша рисовал, Яков Петрович как зачарованный смотрел на его руки сверху вниз, а когда эскиз был закончен, решительно заявил:
— С этого дня никаких идей от меня не ждите — делайте, творите, как считаете нужным. Я на все согласен! — Потом пожал Гоше руку и совсем неожиданно спросил: — А портреты вы тоже пишете? Вот Клавдия Ивановна говорила, что у вас есть заказы…
Клава, молча наблюдавшая за мужчинами, не дала ему договорить и, опередив Гошу, выпалила:
— А то как же! Он жену свою, еще когда она невестой была, так расписал — вся мастерская в ее портретах.
— О! Вы действительно настоящая находка для меня — я давно хотел иметь портреты моих дочерей. Они погодки — старшей четыре, а младшей три годика. Не согласитесь ли написать с них портрет?
— Можно, почему бы и нет, — не очень уверенно отозвался Гоша.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Яков Петрович. — Через неделю вся мебель, вещи — словом, все, что нужно для жизни, будет на месте, и я смогу перевезти моих. Тогда и начнете. И еще одна просьба: если вы согласитесь понаблюдать за мастерами-отделочниками, чтобы мне не так часто сюда ездить, это будет отдельная плата.
Гоша согласился и подумал, что Яков Петрович совсем не производит впечатления миллионера-нувориша, похож скорее на научного работника, какого-нибудь «мэнээса» с кандидатской, недавно разбогатевшего и потому еще не очень уверенного в себе. Много позже, при более близком знакомстве оказалось, что первое впечатление было верным — Гоша наметанным глазом художника правильно воспринял характер своего работодателя.