Любить, чтобы ненавидеть
Шрифт:
— То ты уйдешь к гоголю-моголю! — перебил ее Виктор.
— Что это еще за гоголь-моголь? — удивилась Катя.
— Секрет фирмы Елагиных. Здесь вопросы неуместны, — тоном заговорщика ответил отец.
Следующий после убийства день был для рыжего капитана сплошным кошмаром: он получил нагоняй от начальства за бессмысленный допрос свидетелей, которые, по большому счету, свидетелями-то и не были. Последовал втык и за отпущенного без протокола сожителя Елагиной. Позже состоялся крайне неприятный разговор в прокуратуре: прошло более суток, и никакой версии о личности убийцы, если не считать, что кража мотоцикла как мотив убийства была очевидна. Но это вовсе не заслуга оперативников, а само собой разумеющееся обстоятельство.
Озлобленный вконец капитан вспомнил о мальчишке-журналисте из одной мерзкой газетенки, которая специализировалась на всяких сплетнях и по этой причине имела один из самых высоких рейтингов среди периодической печати столицы. Мальчишка еще совсем зелененький, но чрезвычайно прыткий и деловой: придет, бывало, пристанет как банный лист — подай ему свежую сенсацию! Даже карточку свою визитную вручил, мол, если что — звякните, я тут же подъеду. Несколько раз он платил долларами за информацию. Были ли это его собственные деньги или редакция выделяла на такие дела средства, рыжий капитан не знал — какая разница, главное, что без расписки, без каких-либо доказательств сольешь ему информацию, а он тебя зеленью отблагодарит.
Капитан порылся в ящике своего стола, нашел карточку, извлек, положил около телефона, задумчиво посмотрел на нее и набрал номер телефона…
На следующий день в газете, на полосе, где обычно размещались всякие сплетни — проверенные и непроверенные — появилась заметка под названием: «Любовник из Средневолжска», в которой рассказывалось о том, как некая девица отвергла своего прежнего воздыхателя, известного поэта-песенника Степана Власенко, именуемого фанатами рок-группы Степом, во имя нового любовника, приехавшего лишь на один день в столицу по служебным делам и тем не менее успевшего покорить сердце неразборчивой девицы. В результате поэт был выставлен темной ночью на улицу, где его и убили. Личность убийцы устанавливается. Подозрение с иногороднего любовника пока не снято.
Имен Кати и Андрея в заметке не было, видно, капитан воздержался перегибать палку — уж больно уверенно держался этот тип из Средневолжска да и папочка-артист может в силу своей популярности как-нибудь подгадить. Однако название улицы, где произошло убийство, журналюга не преминул упомянуть.
Газету, в которой напечатали заметку об убийстве, большинство московской интеллигенции презирало, и за дело: корявый стиль статей, множество недостоверной информации, поданной без проверки фактов, по принципу — если мы не правы — подавайте в суд. Кстати сказать, судебные разбирательства в связи с искажением фактов, зачастую и клеветническими измышлениями, стали для этой газеты, как говорится, образом жизни. Каждый процесс тянулся так долго, что истец, махнув рукой, прекращал бессмысленную тяжбу. Если газета и проигрывала, то опровержение либо вовсе не появлялось на ее страницах, либо публиковалось с таким опозданием, что и читатели, и сам истец уже и не помнили первопричины спора. И еще одна характерная черта этой газеты вызывала неизменное раздражение у читателей: типографская печать была из рук вон плохой: стоило минут пять подержать газету в руках, как ладони чернели, словно у трубочиста. Так и хотелось позвонить главному редактору и сказать: «Ваша печать пачкает руки!»
И тем не менее народ газету читал, в метро по утрам всегда была возможность, повернув голову вправо или влево, прочитать у соседа пару столбцов.
Аркадий Семенович сам газет не выписывал, но фирма всегда получала с пяток разнообразной прессы. Секретарша неизменно являлась на работу за полчаса до прихода шефа, просматривала по диагонали главные полосы газет. Отбирала по своему усмотрению парочку-другую статей и оставляла на столе руководителя.
В злополучный день она выделила из вороха газет три материала и собиралась уже отложить оставшиеся, как неожиданно уперлась взглядом в знакомое слово — Средневолжск. Недолго думая и не вникая в суть публикации, она переложила газету в стопку отобранных и отнесла в кабинет шефа.
Дальше все покатилось, как в эстафете с передачей палочки из рук в руки. Аркадий Семенович, человек острого, аналитического ума, взглянув на злополучную информацию, тоже засек название знакомого города и, хотя город был с миллионным населением и с широкой сетью промышленных и прочих предприятий и фирм, подумал, что если это и совпадение, то двойное: во-первых, Средневолжск, а во-вторых, приезжий любовник был всего лишь в однодневной командировке в Москве. Два совпадения — почти закономерность, не так ли? И наконец, третье: Аркадий Семенович хорошо знал этот адрес, потому что бывал приглашен туда на дни рождения своих сотрудников, Кости и Кати.
Он отложил газету в сторону и запретил себе думать о ней — нет никаких оснований для беспокойства. Мало ли что может писать желтая пресса… Однако в конце рабочего дня понял, что все это время в подсознании крутилась мысль об этой проклятой заметке, и решил: если это наваждение, то следует избавиться от него. Чем раньше, тем лучше.
Аркадий Семенович вызвал секретаршу и попросил ее соединиться с гостиницей «Минск» — он знал, что Андрей всегда останавливается только там.
Через минуту секретарша объявила:
— Аркадий Семенович, «Минск». Говорите, пожалуйста.
Разговор занял еще пару минут. Из него следовало, что Андрей Витальевич Бурлаков не останавливался в гостинице ни пару дней назад, ни в прошлом месяце, ни…
Хотел он того или нет, но эстафетную палочку Аркадий Семенович понес дальше: велел забронировать билеты на ближайший рейс в Средневолжск и вылетел последним рейсом туда, явившись прямо из аэропорта в дом любимой племянницы.
Разговор с Андреем происходил в кабинете, Данусю дядя решил пощадить.
Он выложил на стол газету с заметкой, ткнул в нее пальцем, спросил:
— Твои подвиги?
Андрей ничего не отрицал, более того, признался, что это не какая-то интрижка, а серьезное чувство, и он не станет прекращать отношения с Катей.
— Ты что же думаешь, я безгрешен? Мало ли что у нас, мужиков, случается в жизни. Ну гульнул разок-другой налево и баста. Только не в моем огороде! Это понятно, надеюсь? Впрочем, завтра же я уволю Елагину, так что считай, с этим покончено.
Андрей попытался что-то сказать, но дядюшка жестом остановил его и продолжал выговаривать, но уже как-то по-родственному, по-отечески, чем привел Андрея просто в бешенство. Он вскочил, вышел из кабинета, чуть не столкнулся с подслушивающей у двери Данусей, взял ее за руку и почти втащил за собой в кабинет, говоря при этом:
— Я вышел специально, чтобы позвать тебя, потому что разговор касается нас обоих, но никак не предполагал, что ты можешь подслушивать у замочной скважины. Где ты этому научилась — в МГУ или в Париже?
— Оставь меня, мне больно! — Дануся выдернула руку и картинно стала растирать ее, словно боль была невыносимой.
— Садись, и давай поговорим. Только, Бога ради, без аффектаций, — попросил Андрей.
— Зачем ты привел девочку? — возмутился Аркадий Семенович. — Это наш, мужской разговор, ей незачем все это выслушивать.