Любить и помнить (Демоны прошлого)
Шрифт:
– Так или иначе, мне трудно представить, что ее будущее связано с вашим; мне с этим трудно примириться.
– Вы никогда не допускали мысли о том, что Сара может еще раз выйти замуж? Она ведь Достаточно молода. Или репутация Латрелов тому препятствует?
– Дело не в этом. Просто мне меньше всего хотелось бы видеть вас в этой роли.
– Почему же? Я люблю ее, я был бы ей хорошим мужем. И Джеймс – мой сын. Нас связывает история длиной в двадцать с лишним лет. – Эд пожал плечами. – Как я сказал Саре, мы оба вышли из прошлого. От него не убежишь. Остается только принять как данность.
–
– Как и о многом другом.
– Вам меня не переубедить.
Оба замолчали, каждый погрузился в свои мысли. Этот узел нам не развязать, думал Джайлз. Говорить больше не о чем.
– Есть еще идеи? – спросил он.
– Да нет, – ответил Эд.
– Спасибо за честность. Я это оценил. Я вообще многое могу оценить. Гораздо больше, чем вы можете себе представить.
Они встретились глазами.
– Я знаю, – тихо сказал Эд.
– Я делаю то, что должен делать, – ровно сказал Джайлз.
– И я делаю то, что могу.
Они смотрели друг другу в глаза. Джайлз кивнул, словно подтверждая, что правильно понял его слова.
– Мне, пожалуй, надо пойти прилечь. Уже поздно. Мы еще увидимся до вашего отъезда, Эд. А теперь, будьте добры, позвоните Бейтсу.
Когда Джайлз удалился, Эд еще долго смотрел ему вслед. На душе у него было беспокойно. Он решил прогуляться. Мысли не давали ему сидеть на месте. Хорошо, что Сара куда-то делась. От ее присутствия ему сделалось бы еще тревожнее. Он не привык к ее обществу настолько, чтобы не замечать ее присутствия.
Трава была густая и влажная, погода сырая, но теплая. Он шел бесцельно, в голове крутились обрывки только что закончившегося разговора. «Кто же такой Джайлз Латрел? Святой или сатир? Неужели он выбрал такой изощренный способ мщения? Убийство добротой. Или мне это только кажется? Потому что я знаю, что на его месте не был бы таким терпимым, не смог бы так просто и безоговорочно все простить и забыть. А может быть, у Латрела все происходит помимо воли, бессознательно? Хотя Сарины муки совести наталкивают на мысли о том, что в доме властвует садист.
Может быть, с той минуты, как Сара рассказала ему о наших чувствах, он какими-то хитроумными путями пытался рассеять их любовь, обратить в прах? Одно ясно: в этом он не преуспел. И Джеймсу, наверно, пришлось с ним несладко. Может, поэтому он поспешил рассказать мне о нем, о том, как они близки. В отношениях с Джеймсом Джайлз, конечно, был особенно изощренным; Сара – мать, кровно связанная со своим ребенком, она должна была бы чувствовать фальшь. И не стерпела бы ее. Не только потому, что это мой сын. И показное дружелюбие ко мне – очередной способ удержать влияние на Сару и, вероятно, попытка превратить меня в такое же бессильное существо, как и он сам, только не физически, а морально. Сделать старину Эда другом дома; показать Саре, что он ей доверяет. В результате удавка на ее шее затянется намертво, Сара окончательно сникнет под тяжестью наваленной на нее вины и безмерной благодарности. Так что это – беспримерная жертвенность
В одном Эд был совершенно уверен: если он не увезет отсюда Сару, она задохнется в этой атмосфере, отравленной «милым, добрым, трагическим страдальцем». «Всеми правдами или неправдами нужно ее отсюда вызволить, – размышлял Эд. – Вдвоем с Сарой мы справимся с чем угодно. Жаль только, что сильно мешает эта ее болезненная совестливость. И вряд ли ее совесть утихомирится. И что за жизнь ждет нас тогда? Жизнь будет исковеркана, это точно. Я-то еще вытерплю, но Сара – ни за что».
Ноги сами привели его туда, куда он всегда подсознательно стремился. Ему, наверно, следовало оставить на этом месте надпись, как, бывало, в войну оставляли ребята на стенах лондонских домов: «Здесь любил Эд Хардин. 1943—1966». Он присел на ступеньку греческого павильона. Там и нашла его Сара. Она пришла в дом, узнала, что Джайлз отдыхает, поднялась к нему, застала его за чтением. Он ей улыбнулся и в ответ на ее вопрос, все ли в порядке, ответил: «Конечно. Почему бы нет?». Она не стала расспрашивать, предпочитая поговорить с Эдом. И отправилась его искать. Впрочем, она знала, где он.
Он сидел в своей обычной позе, сложив руки и наклонившись вперед.
– Так и знала! – сказала она, приближаясь. – Найдется местечко еще для одного человечка?
– Для тебя – всегда, – с улыбкой ответил он.
Эд поднял согнутую в локте руку, и она примостилась, сунув голову ему под мышку и поджав под себя ноги.
– Я вот только что думал, что это место надо увековечить. Повесить табличку: «Здесь любил Эд Хардин. 1943—1966».
– Не точно. Надо так написать: «Эд Хардин и Сара Хардин любили здесь».
– Здесь и везде, – уточнил он, целуя ее волосы. Его рука была теплой и надежной, от нее пахло лимоном. Сара удовлетворенно вздохнула.
– Ну что? – спросила она. – Что новенького?
– Я, – ответил он. – Разве ты не заметила – я родился заново.
– А еще что?
– Больше ничего.
– Ну а ваш разговор с Джайлзом?
– Поговорили.
– Можно спросить – о чем?
– Отгадай с трех раз.
Она нахмурилась.
– Я хочу знать, – сказала она серьезно.
Эд пожал плечами.
– Видимо, он хотел убедиться в благородстве моих намерений.
– Что за ерунда. Это он и так знает.
– Он знает не только это.
Эти слова Эд произнес так, что Сара встревоженно подняла на него глаза. Он поспешил продолжить:
– В общем, разговор закончился ничем. Мы сошлись в том, что нам не сойтись. Каждый из нас смотрит со своей колокольни, и для каждого вырисовывается свой пейзаж.
– Что же это значит?
– Я считаю себя человеком, пришедшим взять свое. Он считает меня человеком, пришедшим за его добром. Я вижу в нем человека, который оттеснил меня с законной территории. Он видит во мне человека, который намеревается прогнать его с собственных угодий.
– Это вы и обсуждали?
Сара никак не могла понять смысла в этих невидных вещах.
– На самом деле предметом дискуссии была ты, я, мы – прошлое, настоящее, будущее. Точнее сказать – я: кто я таков, зачем явился, почему тогда, почему сейчас, почему вообще.