Люблю трагический финал
Шрифт:
— Очень приятно. Так вот… Аня. Раньше, когда я входил в комнату, люди делали инстинктивное движение, словно отшатывались. Я думал, что это мне неприятно. А теперь мне этого жаль. Потому что… Словом, я понимаю теперь: я производил впечатление… Меня невозможно было не заметить!
— Да? А каким вы были? Вы… — Аня замялась, — были очень… некрасивым?
— Какая деликатная девушка… — Человек рассмеялся. — Признаюсь как на духу… Удовлетворю девичье любопытство: я был… ужасающе страшным! Нет-нет, все-таки не совсем Квазимодо… И вообще, это не было уродством в полном
— Ну и как теперь?
— Я жалею. Скорее потерял, чем приобрел. Во-первых, для ведущего криминальной рубрики — а я веду на одесском телевидении именно такую рубрику — это… — он сделал плавный жест, очерчивая свою физиономию, — это благообразие ни к чему… Облик злодея из таверны был более уместен. И вообще… я явно изменился. Возможно, дело именно в том, что, когда я вхожу комнату, никто теперь, ну совершенно никто не отшатывается. Больше того: иногда и головы не поворачивают в мою сторону.
— Это обидно?
— Возможно…
— Но так… спокойней?
— Да, да, конечно… Но вы правы: пожалуй, обидно. Я стал как все.
— Вы могли бы, если бы захотели, вести себя так, как раньше? Побыть немного прежним?
— Пожалуй, нет…
— А зачем вообще делают эти операции?
— По-разному… В криминальном мире это вообще дело обычное. Некоторые товарищи, например, жен своих, любовниц заставляют делать пластические операции… Знаете, понравится какая-нибудь красавица на картинке — и «хочу, чтобы ты такой же стала!». Кроят, подгоняют женщину, как одежду, под свой вкус или блажь… На скольких таких несчастных дам я в клинике насмотрелся! Плачут, боятся, не хотят на операцию идти…
— Но идут?
— Да от такого мужа и возлюбленного куда денешься?! На дне моря сыщет…
Вот!
Аня спускалась по эскалатору на «Шаболовской».
Джуля связалась с бандитом… Теперь она его собственность! Операцию заставил сделать…
Именно так, как сказал этот журналист: а куда денешься?!
А возможно, Джульетта теперь и сама рада забыть свою прежнюю жизнь. Что у нее там было: тиранка-мать и профессия проститутки…
И всякое напоминание об этой прежней жизни в виде школьной подруги, приготовившейся к расспросам, Джульетте ни к чему.
И играть, актерствовать Джуле не надо. Как объяснил этот журналист: человек, изменивший внешность, действительно становится другим.
Но хочет того Джульетта или нет, а Светлова с ней поговорить обязана. В конце-то концов: мучить так несчастную Елену Давыдовну…
Может, кстати говоря, это Джулькино исчезновение — вообще месть Елене Давыдовне?! Но даже нелюбовь к отравившим жизнь родителям все-таки должна иметь какие-то цивилизованные пределы.
А сама Аня сколько пережила, пока Джульетту искала!
Аня подстерегла ее у «Молотка».
Красавица — эта бывшая Джульетта, — как и уверял официант, была действительно завсегдатаем этого ресторана.
— Джуля!
Женщина вздрогнула.
— Джулька… — начала Анна свой заготовленный заранее проникновенный монолог.
— Вы, кажется, меня за кого-то принимаете?
— Джулька, я могу тебе чем-то помочь?
— Мне помочь? — Женщина рассмеялась.
Она окинула надменным взором Анины джинсы и дутую курку:
— Вы бы себе, милая, помогли. Не помешает.
— Джульетта!
— Вы точно меня ни с кем не перепутали?!
— Джуля…
— Да вы, кажется, меня преследуете?!
Уже и охранник заступил Светловой дорогу. Еще немного — и отшвырнет, как котенка.
— Понимаете… — Аня срочно сменила тактику. — У меня пропала подруга… Ну, если это обстоятельство, конечно, вас может хоть как-то тронуть.
Красавица вдруг тяжело вздохнула.
Она оглянулась на непроницаемое — ничего не вижу, ничего не слышу! — лицо охранника. С безмятежным выражением глухонемого он стоял в шаге от них.
Что-то тем не менее подсказывало обеим, что страж не так глух, как может показаться.
— Пропустите ее! — неожиданно приказала женщина. — Ну что ж… Могу понять. Обознались! Я и сама иногда не понимаю, кто я на самом деле… И за кого мне себя принимать.
Аня сделала шаг к машине.
— Садитесь, — неожиданно приказала дама.
— Я?!
— Вы ведь от меня не отвяжетесь?
— Нет, — честно призналась Аня.
— Ну, тогда садитесь… Не на скамеечке же в сквере мне с вами разговаривать.
Они сидели в комнате, красивой и безжизненной, как музей… На стульях с очень узкими и очень высокими спинками…
Очевидно, дизайнер предполагал, ослепленный финансовыми возможностями заказчика, что над этими высокими, почти как у трона, спинками должны покачиваться страусовые перья или возвышаться бриллиантовая диадема… Сидели за диковинным прозрачным столом со столешницей из толстого дорогого узорчатого стекла.
Анины коленки, обтянутые джинсами, и башмаки выглядели сквозь это стекло довольно нелепо. Как будто их поместили в музейную витрину, как диковинную бабочку. Впрочем, будь она даже в платье из парчи… Подобный дизайн словно изначально предполагал созерцание собственных коленок… Занятие довольно странное… А что еще остается человеку, неловко уставившемуся «в пол»?
А что еще оставалось Анне, как не смотреть в пол…
То, что рассказывала ей новая знакомая, Алена, было даже не разговором по душам — почти исповедью…
— Вы приняли меня за свою подругу, потому что узнали, что я сделала операцию?
Аня кивнула.
— Да. У меня чужое лицо. И я живу с чужим мне человеком…
Анина собеседница судорожными движениями, будто слепая, вдруг ощупала собственное лицо, словно ей поменяли его и она не узнавала себя…
— Я иногда думаю: а что у меня осталось своего? И я это или не я?