Люблю твои воспоминания
Шрифт:
— Ничего себе, в таком случае ты должен показать им свой ботинок.
Он пытается сдержать смех:
— Давай иди, осматривайся, встретимся здесь… — И отступает, ища глазами нужную очередь, даже не закончив фразы.
Ему ужасно хочется от меня избавиться.
— Повеселись, — подмигиваю я.
Он широко улыбается и оглядывает зал с таким счастливым выражением лица, что в моем сознании запечатлевается еще один снимок.
Пока я брожу по комнатам единственной сохранившейся после пожара части дворца Уайтхолл, ощущение, что я уже бывала здесь,
— Заместитель начальника управления инвестиционной корпорации, менеджер отделения по работе с инвесторами Фрэнки у телефона.
— Господи, так ты не врала! В названии твоей должности действительно такое ужасное количество слов.
— Джойс! Привет! — Тихий голос Фрэнки звучит на фоне ровного гула, который в здании Ирландского центра финансовых услуг производят люди, с безумным энтузиазмом торгующие акциями.
— Ты можешь разговаривать?
— Да, недолго. Как ты?
— Хорошо. Я в Лондоне. С папой.
— Что?! Со своим папой? Джойс, я тебе не раз говорила: связывать своего отца и вставлять ему кляп в рот в высшей степени бестактно. Что вы там делаете?
— Взяли и решили поехать в столицу Великобритании. — Не могу же я сейчас начать объяснять подруге, что совершенно не представляю, для чего мы сюда явились. — Не поверишь, но мы на съемках передачи «Антиквариат под носом».
Я оставляю тихие комнаты позади и вхожу на галерею главного зала. Вижу, как папа внизу ходит по переполненному помещению, держа в руках корзину. Улыбаясь, я наблюдаю за ним.
— Мы когда-нибудь вместе бывали в Банкетинг-хаусе?
— Освежи мою память: где это, что это и как оно выглядит?
— Он находится рядом с тем концом улицы Уайтхолл, который выходит на Трафальгарскую площадь.
Это здание семнадцатого века, уцелевшая часть бывшего королевского дворца, спроектированная Иниго Джонсом в тысяча шестьсот девятнадцатом году. Карл Первый был казнен на эшафоте напротив этого здания. Сейчас я нахожусь в зале с плафоном из девяти полотен кисти Рубенса. Как оно выглядит? — Я закрываю глаза, — Говорю по памяти: по линии крыши идет балюстрада. Выходящий на улицу фасад украшен полуколоннами двух разных ордеров — коринфский над ионическим — над отделанным рустом цоколем, соединяющим все в единый гармоничный ансамбль.
— Джойс?
— Прости. — Я прихожу в себя.
— Ты читаешь вслух путеводитель?
— Нет.
— Наша последняя поездка в Лондон состояла из похода в Музей мадам Тюссо и вечеринки в квартире у парня по имени Глория. Джойс, с тобой опять происходит то непонятное, да? То, о чем ты рассказывала?
— Да. — Я падаю в стоящее в углу кресло, чувствую под собой канат, привязанный к ручкам, чтобы отпугнуть желающих дать отдых ногам посетителей, и снова вскакиваю. Ухожу от старинного кресла, оглядываясь по сторонам в поисках камер наблюдения.
— Твое пребывание в Лондоне как-то связано с тем американцем?
— Да, — шепчу я.
— О Джойс…
— Нет, Фрэнки,
— Правда.
— А вот и неправда. В результате я набрала английский номер, и девочка по имени Бэа подошла к телефону. Она увидела, что высветился ирландский номер, и подумала, что звонит ее отец. Из нашего короткого разговора я поняла, что ее отец американец, он находился в Дублине и должен был выехать в Лондон прошлой ночью, чтобы увидеть ее сегодняшнее выступление. И у нее светлые волосы. Я думаю, Бэа — та самая девочка, которую я все время вижу во сне — то на качелях, то в песочнице, и все время в разном возрасте — то малюткой, а то почти девушкой. Фрэнки молчит.
— Я понимаю, что мои слова похожи на бред сумасшедшего, Фрэнки, но именно это со мной происходит. Объяснить я ничего не могу.
— Я верю, верю, — быстро говорит она. — Я знаю тебя почти всю свою жизнь — ты не могла бы такое выдумать. И все-таки, даже несмотря на то, что я вое принимаю твои слова всерьез, пожалуйста, подумай о том, что сейчас ты находишься в посттравматическом периоде. Быть может, то, что ты сейчас переживаешь, вызвано сильным стрессом?
— Я уже думала об этом. — Со стоном я обхватываю голову руками. — Мне нужна помощь.
— Хорошо. Гипотезу о сумасшествии будем рассматривать в самую последнюю очередь. Дай мне секунду подумать. — Фрэнки говорит с деловитостью секретарши, стенографирующей выступление босса. — Итак, ты видела в своих снах эту девочку, Бэа.
— Или не Бэа.
— Хорошо, давай предположим, что ты видела Бэа. В каком возрасте?
— С рождения и до… я не знаю, какого точно. Кажется, видела ее подростком.
— Хорошо, а кто еще был в сценах с Бэа?
— Другая женщина. С камерой.
— Но в них никогда не было твоего американца?
— Нет. Так что он, наверное, вообще никакого отношения к этому не имеет.
— Давай не будем ничего исключать. Итак, когда ты видишь Бэа и ту женщину с камерой, ты являешься частью картины или наблюдаешь за ними со стороны?
Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить: вижу, как мои руки толкают качели, держат другие руки, фотографируют девочку и ее мать в парке, чувствую, как па них попадает вода из разбрызгивателей и щекочет кожу…
— Нет, я часть этого. Я там, внутри.
— Хорошо. — Она замолкает.
— Что, Фрэнки, что?
— Я пытаюсь понять. Подожди. Хорошо. Итак, ты видишь ребенка, мать, и они обе видят тебя?
— Да.
— Ты могла бы сказать, что в своих снах ты глазами отца видишь, как эта девочка растет?
Кожа у меня покрывается мурашками.
— Боже мой, — шепчу я. — Американец?
— Я расцениваю твой ответ как положительный, — говорит Фрэнки. — Итак, мы что-то нащупываем. Не знаю, что именно, но что-то очень странное. Давай дальше. Что еще ты видишь во сне?