Люблю, убью, умру...
Шрифт:
— А вдруг войдет кто-нибудь? — хитро улыбнулся Саша.
— Что же они, совсем не понимают… Нет. Никто сейчас не войдет… — Я подперла голову ладонью, устроилась поудобнее. — Саша, я такая пьяная…
— И я! — радостно признался он. — Это все Мишель со своим домашним вином… Хоть оно и французское, но не исключено, что голова завтра будет болеть.
Сверху, на чердаке, что-то загрохотало.
— Что такое…
— Это Альберт. Там логово Альберта…
— Он славный… — сказала я, прикасаясь к Сашиному плечу. — Саша, а почему Мишель
— Была. Но она ушла от него. Бросила. Совсем недавно… Но я не думаю, что он долго будет один.
— Какая глупая девушка… Ты знаешь, что в Провансе жили трубадуры? Она русская?
— Да. Нашла очень богатого человека. У него нефтяной бизнес.
— Как это глупо… — пробормотала я, закрывая глаза.
— Я тоже не богат, — засмеялся Саша. — А вдруг ты тоже найдешь какого-нибудь нефтяного магната?
— Но ты и не беден. Нет, нет, дело не в этом… Я так люблю тебя, что без тебя я умру.
— Нет, это я без тебя… Лиза!
— Что?
— Мы будем жить долго-долго, а потом умрем в один день…
— Опять ты о грустном.
— Я дурак. Больше не буду… Яша-дурачок!
Он засмеялся и прижался ко мне всем телом. И мне показалось, что я лечу над землей.
Пылал огонь в печке, в трубе гудело, наверху ворочался Альберт, а мы все не могли заснуть. Время словно остановилось…
— Отель «Билив»… — пробормотала я. — Не думаю, что я была бы больше счастлива в каком-нибудь семизвездочном дворце…
— А есть такие?
— Есть. В них останавливаются арабские шейхи.
— Тебе нравится эта избушка?
— Да, очень… И, вообще, Сашка, у тебя хорошие друзья. Альберт такой смешной…
Утром пошел настоящий снегопад. Мы возвращались долго, колеса буксовали в снегу.
— Устала? — иногда спрашивал Саша, поворачивая ко мне озабоченное лицо. — Ничего, уже скоро…
— Я совсем не устала! Будет жаль, если эта красота растает к Новому году…
— К весне уж точно растает! Послушай — почитай мне какие-нибудь стихи. Ты будешь читать, а я вести машину…
— Замечательное распределение семейных обязанностей… Хорошо, слушай: «Еще не царствует река, но синий лед она уж топит; еще не тают облака, но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь ты сердце шелестом тревожишь… Еще не любишь ты, но верь: не полюбить уже не можешь…» — продекламировала я, глядя в мутное из-за летящего за ним густого снега окно.
— Аненнский, да? Я угадал?
— Саша, смотри на дорогу!
Вечером он ушел в клуб, а я достала ткань для платья, разложила ее на столе. Выкройки были старые, мамины — у нее была та же фигура, что и у меня, только в талии мне нужно будет сделать немного уже. «Главное при шитье — хорошие ножницы, — утверждала когда-то мама. — С остальным проще… Все зависит от ножниц! Они должны быть острыми, без зазубрин и легко резать ткань, не оставляя никаких неровностей».
Я пощелкала ножницами — кажется, годятся.
Слава богу, это был не он.
— Лиза, это Алиса! — зажурчал в трубке тоненький голос старой маминой подруги. — Алиса звонит Лизе… Как у тебя дела, моя девочка? Ты знаешь, все время думаю о тебе, никак не могу успокоиться… Ты нашла его?
— Кого? — спросила я.
— Как — кого? Своего отца!
— Ах, вы про того художника… — сообразила я. — Брусникина я нашла, но он не мой отец.
— Как же так, не может быть… — заволновалась она. — Ты говорила с ним?
— Говорила. Он сказал, что у него в принципе не может быть детей. Он бесплоден.
Алиса помолчала немного, видимо, переваривая услышанное, потом с возмущением произнесла:
— Врет. Наверняка врет! Эти мужики…
— Нет, Алиса, я ему верю.
— Да? Но тогда я ума не приложу… Больше у нее, то есть у твоей мамы, никого не было.
Бедная мамочка, если бы ты была жива! Я бы не стала слушать лекции о кройке и шитье, я спросила бы тебя о моем отце…
— Кто знает… — мрачно произнесла я. — Алиса, вы знаете некоего Георгия? Должны знать — вы сами говорили, что у вас был с ним роман. Он тоже художник, друг Брусникина…
— Ну как же, как же! — зачастила она. — Этого нельзя забыть! Но при чем тут Гоша? Это у меня был с ним роман, а не у твоей мамы…
— Брусникин утверждает, что у него был повод ревновать маму к Гоше.
— Ну здрасте! — вскипела Алиса, и голос у нее от возмущения стал совсем тонким и прозрачным, как папиросная бумага. — У него, наверное, старческий склероз случился! Брусникин все перепутал!
— Алиса… но ведь в жизни всякое бывает, — тихо произнесла я. — Он утверждает, что даже поссорился с этим Гошей-Георгием из-за мамы.
Ревнивцы способны ревновать даже к фонарному столбу! — патетически воскликнула та. — И, потом, дружочек, ты плохо знала свою маму. Она не могла никого предать — ну, разумеется, если ей не давали повода. Как сейчас помню — я ей сказала, что у меня серьезные виды на Гошу и что я намерена связать себя с ним узами брака…
Она выражалась витиевато и туманно, но тем не менее я очень хорошо понимала ее.
— А что сказала мама? — машинально спросила я. Глупый вопрос о разговоре тридцатилетней давности — Алиса не могла, не должна была помнить его во всех подробностях, но она тем не менее ответила бойко, почти не задумываясь:
— Она очень взволновалась. Она вообще, если ты помнишь, была весьма чувствительной женщиной. Даже иногда чересчур чувствительной… Она заплакала, обняла меня и пожелала мне счастья. Да, еще уточнила, действительно ли я так сильно люблю Гошу. Я ей сказала, что жить без него не могу. Ну, буквально — что он нужен мне как воздух…