Любовь больше, чем космос
Шрифт:
Послеобеденное время Кей-Ше обычно спала, иногда ела, если были силы. А потом появлялся Зарем. Теплый, добрый, очень спокойный и сильный. Чаще всего он заставлял ее выходить из палаты, хотя она чувствовала ужасный упадок сил, и каждый раз эти маленькие прогулки ей нравились, даже при том, что они не покидали стен клиники. Он показывал ей потайные и публичные места и всегда рассказывал очень интересные вещи. Однажды даже подвел к операционной – в смежную комнату, предназначенную для наблюдений, и Кей-Ше получила возможность проследить за работой горианских докторов.
– Это гипнотерапевт,
– Значит, это правда? – изумленно спросила Кей-Ше. – Вы не используете лекарства для обезболивания?
– Не всегда. Другие больницы дифференцируют подход, но в нашей клинике мы всегда используем только увод, – с нескрываемой гордостью сказал Зарем.
– А ты… ты тоже так можешь?
– Да, я тоже делаю эту работу время от времени, – подтвердил горианец, безотрывно наблюдая за врачами. С той секунды, как они встали у стекла, врачи почти полностью поглотили его внимание, и Кей-Ше стало ясно, что Зарем – почти такой же фанат профессии, как и Берк.
– А ты не чувствуешь боли, когда уводишь пациента? – спросила она, с тревогой прикусив губу, как только представила, что бедный гипнотерапевт вынужден вместо пациента терпеть даже часть боли от операции. Во многих пособиях по телепатии писали, что происходит именно так.
– Это байки. Уводящий вовсе не обязан чувствовать боль того, кого уводит, – мягко пояснил Зарем, послав ей телепатическую улыбку, – конечно, так может произойти, если у этого горе-сканера недостаточно высокий уровень. Но для этого на должность гипнотерапевта-анестезиолога и берут только высших.
Кей-Ше продолжала задавать вопросы, и Зарем доброжелательно рассказывал все, что ее интересовало, так что с каждым днем она все с большим любопытством ждала его появления. Они все чаще гуляли в больничном саду, и там он говорил с ней о горианских цветах и деревьях, о природе и обычаях, о стихах и песнях и обо всем, что приходило в голову. Там же они частенько встречали других больных и персонал, и постепенно Кей-Ше поняла, что Зарем – всеобщий любимец.
Совершенно по-другому все относились к Берку: его имя произносили с придыханием, но было заметно, что большинство работников совсем не рвется общаться с ним лично. Кей-Ше поняла это по тому, как часто люди просили Зарема передать ту или иную информацию главному телепату клиники. Кроме того, с Заремом каждый норовил перекинуться словечком и просто так: и медсестры, которые в основном были женщинами, и врачи, в основном, мужчины, и пациенты – как ни странно, в основном, дети.
– Здесь много детей… я думала, это взрослая клиника, – удивилась Кей-Ше, когда поняла, сколько вокруг малышей, с которыми в саду часто гуляли медсестры и родители. Большинство из них не испытывало никаких физических затруднений, и Зарем пояснил, что они находятся в клинике для лечения телепатических заболеваний, а не телесных.
– У нас нет такого разделения, – пояснил тогда он, – а детей здесь много потому, что во взрослом возрасте отклонения случаются, к счастью, реже. Тогда их сложнее излечить.
– Как у меня? – тихо спросила она, но Зарем
Возвращаясь в палату с этих прогулок, они вместе смотрели горианские комедии, ужинали, смеялись. Иногда он уводил ее и мягко помогал восстановиться, если Кей-Ше испытывала слишком много негативных эмоций после работы с Берком. Иногда пускал "к себе" и потихоньку учил ее сканировать – на более высоком, тонком, виртуозном уровне, чем когда-либо могли себе помыслить ее педагоги с Октиании.
– Зарем, а Берк знает, что ты учишь меня этому? – спросила она однажды.
– Думаю, да, он же читает твои мысли, – пожал плечами горианец.
– Я никогда не думаю о тебе при нем.
– Почему? – спросил он после небольшой паузы.
– Не знаю.
Кей-Ше пожала плечами и послала ему телепатическую улыбку.
На седьмой день Берк сменил тактику и стал мучить ее по-другому, залечивая мелкие травмы. Надеясь, что ее чуть более целая психика пропустит его дальше туда, в самую темную темноту. За три дня Кей-Ше узнала о себе больше неприятного, чем за всю предыдущую жизнь. Вспоминая детство, она никогда не думала о том, сколько всего вытеснила из памяти, замела под ковер своих внутренних понятий о приличиях. Например, то, как воровала хлеб у других детей в интернате. И даже отнимала у тех, кто был слабее.
Вспомнив об этом, она испытала жгучий стыд и, ужасно разозлившись, процедила Берку:
– Не говори мне, что я не виновата.
– И не собирался, – ровным тоном, в котором ей почудилось презрение, ответил он.
Тогда щеки Кей-Ше пошли пятнами:
– И не смей осуждать меня. Ты понятия не имеешь, что такое быть голодным. Ты не знаешь…
Она начала задыхаться и замолчала, из последних сил сдерживая слезы.
– Я не осуждаю, – по-прежнему невозмутимо отозвался он, молча ожидая, когда она снова повернется к нему. Обычно Кей-Ше успокаивалась сама, поворачивалась, и они продолжали, но на этот раз она не справилась, сжалась в комок и стала слегка раскачиваться на месте:
– А следовало бы. Те дети тоже были голодными. Я не имела права…
– На что еще ты не имеешь права из-за этого? Быть счастливой здесь, на Горре? Обедать? Наедаться досыта?
– Да, – прошептала она, чувствуя тугой комок в горле. – Я не имею права.
– И что ты намерена делать? Спасти их всех?
– Да.
Последнее слово она прошептала почти беззвучно и прерывисто вздохнула из-за невыплаканных слез. Берк вздохнул вместе с ней:
– Ты не можешь спасти их всех. Особенно тех, кто уже умер.
– Я должна спасти хотя бы своих. Мне надо вывезти хотя бы мою семью.
– И они тогда будут счастливы?
– Да.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. Но я должна это сделать для них. Хотя бы Асей-Ше и Кадита.
– И ее мужа, и его жену, и их детей, да? – безжалостно перечислял Берк.
– Да, – упрямо отвечала Кей, хотя с каждым его словом все больше понимала тщетность своих иллюзий.
– Даже если они не хотят?
– Они хотят.
– А ты спрашивала?
Ее плечи опустились. Кей-Ше внезапно поняла, что никогда не имела возможности поговорить об этом ни с кем из них.